Трое
Шрифт:
– Ты что хохочешь?
– спросил полицейский, отковыривая ногтем крышку часов.
– Эк тебя засыпало снегом-то!
– воскликнул Илья.
– Засыплет, такая сила! Половина второго теперь... без пяти минут половина. Засыплет, брат!.. Ты вот теперь в трактир пойдёшь, в тепло, а я тут до шести часов торчать должен... Гляди, сколько тебе навалило на ящик-то...
Полицейский вздохнул и щёлкнул крышкой часов.
– Да, я пойду в трактир, - сказал Илья и, улыбнувшись криво, зачем-то добавил: - Вот, в этот самый...
– Уж не дразни...
В трактире Илья сел под окном. Из этого окна - он знал - было видно
Когда половой принёс ему чай, он не утерпел и спросил:
– Что на улице... ничего?
– Теплее стало... гораздо теплее!
– торопливо ответил половой и убежал, а Илья, налив стакан чаю, не пил, не двигался, чутко ожидая. Ему стало жарко - он начал расстёгивать ворот пальто и, коснувшись руками подбородка, вздрогнул - показалось, что это не его руки, а чьи-то чужие, холодные. Подняв их к лицу, тщательно осмотрел пальцы - руки были чистые, но Лунёв подумал, что всё-таки надо вымыть их мылом...
– Полуэктова убили!
– вдруг крикнул кто-то. Илья вскочил со стула, как будто этим криком позвали его. Но в трактире все засуетились и пошли к дверям, на ходу надевая шапки. Он бросил на поднос гривенник, надел на плечо ремень своего ящика и пошёл так же быстро, как и все они.
У лавки менялы собралась большая толпа, в ней сновали полицейские, озабоченно покрикивая, тут же был и тот, бородатый, с которым разговаривал Илья. Он стоял у двери, не пуская людей в лавку, смотрел на всех испуганными глазами и всё гладил рукой свою левую щёку, теперь ещё более красную, чем правая. Илья встал на виду у него и прислушивался к говору толпы. Рядом с ним стоял высокий чернобородый купец со строгим лицом и, нахмурив брови, слушал оживлённый рассказ седенького старичка в лисьей шубе.
– Мальчишка-то, значит, думал, что он сомлел, и бежит к Петру Степановичу - пожалуйте, дескать, к нам, хозяин захворал. Ну, тот сейчас марш сюда, ан глядь - он мёртвый! Ты подумай, - дерзновение-то какое? Среди бела дня, на эдакой людной улице, - на-ко вот!
Чернобородый купец громко кашлянул и густым, суровым голосом сказал:
– Тут - перст божий! Стало быть, не захотел господь принять от него покаяния...
Лунёв подвинулся вперёд, желая ещё раз взглянуть в лицо купца, и задел его ящиком.
– Ты!
– крикнул купец, отстраняя его движением локтя и строго взглянув в лицо Ильи.
– Куда лезешь?
И снова обратился к своему собеседнику:
– Сказано, - и волос с головы человека не упадёт без воли божией...
– Что и говорить!
– кивнув головой, согласился старик, а потом вполголоса добавил, подмигивая: - Известно - бог шельму метит... Господи, прости! Грешно говорить, а и молчать трудно... да!
Лунёв усмехнулся. Он, слушая этот разговор, чувствовал в груди прилив какой-то силы и жуткой, приятной храбрости. И если бы кто-нибудь спросил его в эту минуту: "Ты удушил?" - ему казалось, что он безбоязненно ответил бы: "Я..."
С тем же чувством в груди он протискался сквозь толпу и встал рядом с полицейским. Тот сердито толкнул его в плечо, крикнув:
– Куда? Какое тут твоё дело, а? Пшёл!
Илья пошатнулся
и навалился на кого-то. Его ещё толкнули.– Дай ему по шее! Пьяный, что ли?
Тогда Лунёв выбрался из толпы и сел на ступени часовни, внутренно посмеиваясь над людьми. Сквозь шорох снега под ногами и тихий говор до него долетали отдельные возгласы:
– И надо же было ему, разбойнику, в моё дежурство напакостить...
– По дисконту первый в городе был...
– Снег валит... ничего мне не видно...
– Шкуры драл безо всякой жалости...
– Гляди - жена приехала...
– Э-эх, несшасная!
– громко вздохнул какой-то оборванный мужик.
Лунёв поднялся на ноги и увидал, что из широких саней с медвежьей полостью тяжело вылезает пожилая толстая женщина в салопе и чёрном платке. Её поддерживали под руки околоточный и какой-то человек с рыжими усами.
– Ох, батюшки...
– прозвучал в воздухе её испуганный голос. Все притихли. Илья смотрел на старуху и вспоминал Олимпиаду...
– А сына - нету?
– тихо спросил кто-то.
– В Москве.
– Он, чай, только того и ждал...
– Ещё-е бы!
Лунёву было приятно, что никто не жалеет Полуэктова, но, в то же время, все люди, кроме чернобородого купца, казались ему глупыми и даже противными.
В купце было что-то строгое и верное, а все остальные стоят, как пни в лесу, и, толкая его, Илью, болтают гнусными языками злорадные слова.
Он дождался, когда маленькое тело менялы вынесли из лавки, и пошёл домой, иззябший, усталый, но спокойный. Дома, запершись у себя в комнате, он сосчитал деньги: в двух толстых пачках мелких бумажек оказалось по пятисот рублей, в третьей - восемьсот пятьдесят. Была ещё пачка купонов, но он их не стал считать, а, завернув все деньги в бумагу, задумался, облокотясь на стол, - куда их спрятать? Думая об этом, он почувствовал, что ему хочется спать. Решив спрятать деньги на чердаке, он пошёл туда, держа пакет в руках, на виду, И в сенях наткнулся на Якова.
– А, ты пришёл уж!
– сказал Яков.
– Что это ты несёшь?
– Это?
– переспросил Илья, глядя на деньги, И, вздрогнув от страха проговориться, торопливо сказал, помахивая в воздухе пакетом:--Это... тесёмка...
– Чай пить придёшь?
– спросил Яков.
– Сейчас!
Он пошёл быстро, ноги его ступали нетвёрдо, и голова была мутная, тяжёлая, как у пьяного. Идя по лестнице на чердак, он шагал осторожно, боясь нашуметь, боясь встретить кого-нибудь. А когда он зарывал деньги - в землю около трубы, - ему вдруг показалось, что в углу чердака, во тьме, кто-то притаился и следит за ним. Он ощутил желание бросить туда кирпичом, но вовремя опомнился и тихо сошёл вниз. В нём не было больше страха, - он как бы спрятал его на чердаке вместе с деньгами, - но в сердце возникло тяжёлое недоумение.
"Зачем я его удушил?" - спрашивал он себя.
Когда он вошёл в подвал, Маша, возившаяся у печки над самоваром, встретила его радостным восклицанием:
– Как ты рано сегодня!
– Снег, - сказал он. И тотчас же раздражённо закричал: - Что за рано? Пришёл, как всегда, - в свою пору... Видишь - темно.
– Здесь и в полдень темно, - чего ты орёшь?
– А того и ору, что все вы, как сыщики, - рано пришёл, куда идёшь, чего несёшь... вам какое дело?
Маша пристально посмотрела на него и с упрёком сказала: