Трон Знания. Книга 4

Хёск оступился на лестнице и едва удержался на ногах.

— А в других городах? — спросила Малика.

— Войска в боевой готовности.

— Ты подготовил почву для государственного переворота, — просипел Хёск.

Иштар с невозмутимым видом откинулся на спинку кресла и соединил перед собой кончики пальцев:

— Видишь ли, Хёск, я готовился к перевороту с того самого дня, когда ты отравил моих старших братьев. Я занимался этим девятнадцать лет. Как думаешь, мне нужна почва?

— Я бы знал… — Хёск замотал головой. — Я бы это знал…

Через полчаса Иштар и Малика вышли из здания суда. Солнце только спряталось за крышами домов. Время для уличных фонарей ещё не настало, и улицы медленно погружались в полумрак. Воины и священнослужители стояли поодиночке или небольшими компаниями и не проявляли интереса к хазиру и шабире. Если кто-то и рвался в бой, то никак не выказывал недовольства или радости, что день закончился тихо, без стычек и крови.

— Прогуляемся? — предложил Иштар. — Народ должен знать, что он победил.

Малика кивнула и побрела по улице, рассматривая тёмные витражные окна:

— Ты такое здесь готовил и хотел меня выслать?

— Хвала Всевышнему, всё обошлось.

— А если бы у нас ничего не получилось?

— У нас… — усмехнулся Иштар. — Ты хотела меня растоптать.

— Иштар…

— Думаешь, я ничего не понял? На что ты рассчитывала? На то, что расскажешь свою историю, и я начну метаться как крыса между двумя лагерями? Хотела выставить меня трусом и слабаком?

— Иштар…

— Разве не для этого ты вынудила Хёска подать на тебя в суд?

— У меня были на то причины.

— Какие?

Малика опустила голову:

— Были и всё.

— Я устал от тебя. Завтра отправляешься в Грасс-Дэмор. И только попробуй выкинуть ещё какой-нибудь фокус.

Ощутив сильную слабость, Малика оглянулась. Сзади медленно катил автомобиль.

— Я сяду в машину. Туфли трут.

Обернувшись, Иштар махнул водителю.

***

— Свежий взгляд шабиры вызвал у меня желание разобраться в предпосылках появления традиций и в причине их укоренения в нашем обществе. Не скажу, что шабира абсолютно права, но в её размышлениях я увидел зерна истины. — Голос Хёска звучал натужно, иногда дрожал, порой приобретал оттенки хрипловатого баса.

Чувствовалось, что Хёск устал объяснять советникам, почему отказался от обвинений против шабиры. При каждом новом вопросе демонстративно вздыхал, закатывал глаза и со стуком переворачивал песочные часы. Минуты, отведённой на ответ, не хватало, и верховный жрец глотал слова и всё чаще посматривал на Иштара: допрос прекратить мог только он.

Сидя на возвышении, Иштар с отстранённым видом взирал на изваяние своего прадеда и поглаживал пальцами лакированные подлокотники кресла. Казалось, он забыл, что в соседнем зале скоро соберутся представители дипломатических ведомств, желая выслушать из первых уст рассказ о противостоянии шабиры и верховного жреца. И совсем не думал, что Хёску не мешало бы передохнуть перед важным выступлением и настроиться на определённый лад.

Чтобы избежать вмешательства извне, Ракшада почти на месяц прекратила связь с внешним миром. Корабли стояли на рейде, не имея права выйти в море либо пристать к причалам. Краеугольные Земли питались слухами, которые просачивались из других государств Лунной Тверди, однако ни один официальный источник не мог их опровергнуть или подтвердить.

Вчера вечером Иштар снял запрет на передвижение морского транспорта и приказал выплатить компенсацию за простой кораблей. Иногородние жители, приехавшие посмотреть на казнь шабиры, с восходом солнца покинули столицу. Но по улицам до сих пор вышагивали военные патрули и прохаживались служители храмов.

Хёск всю ночь трудился над речью и хотел обсудить её с Хазирадом. Теперь, поглядывая на листы с текстом, он понимал: речь придётся переписать, иначе послы забросают его вопросами, как сейчас забрасывают советники.

— Здесь шабира, — прозвучал от порога голос караульного.

Войдя в зал, Малика подождала, пока мужи потеснятся и за столом освободится место. Опустилась на пятки и покосилась на верховного жреца. Его присутствие не показалось ей странным: недруга, пусть и поверженного, нельзя выпускать из поля зрения.

— Шабира пришла попрощаться, — сказал Иштар. — Вечером она отбывает на родину.

— Я остаюсь, — произнесла Малика и ощутила во рту горечь. Запах лайма, напомнив о тюрьме, вызвал в желудке неприятное брожение.

— Вчера ты изъявила желание уехать.

Опустив руки на колени, Малика сжала кулаки:

— Я передумала.

Возмутили ложь и равнодушный тон Иштара. Разозлило заносчивое выражение лица Хёска. Бесило, что тряпичный намордник не позволяет ответить им взглядом.

— Почему Джурия — эталон женской красоты, воспеваемый поэтами и художниками — надела чаруш? — спросила Малика.

— Ответ кроется в твоём вопросе, — проговорил Хёск, просматривая лежащие перед ним бумаги. — Она не хотела своей красотой смущать мужчин.

— Ты этому веришь?

— А ты — нет?

— Мне казалось, ракшадов ничем нельзя смутить, — хмыкнула Малика.

— Сейчас — нельзя. Три тысячи лет назад — вполне возможно.

— Джурия закрыла лицо за два года до смерти. Очень странно. Не находишь?

— Мудрость приходит с возрастом.

— А спустя сотни лет какой-то шабир объявил, что ношение чаруш — это традиция.

Хёск загнул у листа уголок:

— Ты не знаешь историю.

— Ты прав. Вы знаете историю лучше меня. Намного лучше. И знаете, когда Джурия закрыла лицо.

— После поездки в Пепельную Пустыню, — подал голос Альхара. — Она совершала паломничество к гробнице наших воинов.

— Я могу туда съездить?

— Нет, — ответил Иштар. — Супруг Джурии выжег эту Пустыню.

— Почему? — спросила Малика.

— Лекари не смогли справиться с эпидемией, — проговорил советник, сидевший справа от неё. — Лица и тела людей покрывались язвами. После язв оставались безобразные рубцы.

— Джурия закрыла лицо после паломничества, — произнесла Малика, — чтобы никто не догадался о её болезни.

Хёск оторвался от документов:

— Домыслы.

— Я всего лишь связала явления.

— Человек, который не разбирается в медицине…

— Скажи, ты из принципа со мной споришь? — перебила Малика. — Или у тебя ко мне личная неприязнь?

Бросив взгляд на Иштара, Хёск вновь уткнулся в бумаги.

— Я пришла сюда не для споров. Я хотела сказать, чего не буду делать.