Тропою риска

Я спустился по ступенькам. Точно такой же ковер, такое же освещение, только не видно посетителей с каталогами в руках.

Здесь оказался не один зал, а анфилада небольших комнат, видно, нельзя было разобрать между ними перегородки. Позади лестницы располагалась контора, где тоже стояли антикварный стол, несколько удобных стульев для возможных клиентов и ряд шкафов. Картины в солидных рамах украшали стены, а не менее солидный мужчина писал что-то в гроссбухе. Он поднял голову, ощутив мое присутствие возле двери.

–  Чем могу служить?

–  Спасибо. Я просто знакомлюсь с экспозицией.

Он равнодушно вернулся к работе. Мужчина, как и все вокруг, был воплощением респектабельности - совсем другая атмосфера, нежели в пригородной лавочке в Сиднее. Вероятно, я что-то спутал… Придется подождать, пока Хадсон Тейлор посмотрит на чек Дональда и я смогу начать поиск в нужном направлении.

Вздыхая, я переходил из комнаты в комнату и думал, что пора уходить. На некоторых рамах я заметил красные наклейки. Но цены на всех приличных полотнах были весьма далеки от умеренных, так что купить их могли бы только весьма состоятельные люди.

В последней комнате, намного большей по размеру, чем другие, я наткнулся на Маннинга. Три картины сразу, и все с лошадьми. Одна - скачки, другая - охота и последняя - с цыганами.

В каталоге их не было. Они тихо и мирно висели рядом. Мне они бросились в глаза, как чистокровные скакуны среди полукровок.

У меня по спине поползли мурашки. Не столько из-за мастерства, сколько из-за сюжета одной из картин. Лошади выходят на старт, длинный ряд жокеев ярко выделяется на фоне темного неба. Одежда ближайшего жокея пурпурная, а шапочка зеленая.

В голове у меня зазвучал голос Мейзи: «… может, вы подумаете, что я глупая, но одна из причин, почему я ее купила… Мы с Арчи решили выбрать пурпурный и зеленый цвета, если ни у кого еще таких нет».

Мейзи именно так описала картину, спрятанную за радиатором и, наверное, сгоревшую.

Картина, на которую я смотрел, была похожа на оригинал. Заметно воздействие времени, прошедшее после смерти Маннинга, достаточное профессиональное совершенство произведения - нечто такое, что отличает великое от хорошего. Я даже чуть-чуть попробовал пальцем фактуру полотна и мазка. Все как должно быть. Все как надо.

–  Чем могу служить?
– спросил кто-то по-английски у меня за спиной.

Он заглядывал в комнату с порога. На лице выражение сдержанной предупредительности, как у человека, товар которого оценил кто-то, не имеющий средств на приобретение.

Я сразу его узнал. Темные редкие волосы, зачесанные назад, серые глаза, вислые усы, загорелая кожа - все, как и тридцать дней назад в Англии, когда он рыскал по пожарищу. Мистер Грин. Через «и» долгое.

А через мгновение и он узнал меня. Он напряженно переводил взгляд с меня на картину и вдруг вспомнил, где видел меня, и это его ошеломило. Он резко отступил назад и дотронулся рукой до стены позади себя.

Я уже направился к двери, но не успел. В дверном проеме мгновенно опустилась стальная решетка и, лязгнув, замкнулась на полу. Мистер Грин остался по ту сторону, и в каждой черте его лица запечатлелось неверие в происходящее. Я пересмотрел свои простодушные теории об опасности, полезной для души, и ощутил страх, какого не знал никогда в жизни.

–  В чем дело?
– спросил глубокий голос.

Грин не мог произнести ни звука. Рядом с ним оказался мужчина из конторы и уставился на меня через решетку.

–  Воришка?
– спросил он досадливо.

Грин покачал головой. Подошел третий мужчина, его молодое лицо светилось любопытством, а прыщ на подбородке был виден даже с середины комнаты.

–  Ого!
– произнес он с чисто австралийским изумлением.
– Это тип из Художественного центра. Это он меня преследовал. Клянусь, он не мог выследить! Клянусь!

–  Заткни пасть!
– коротко бросил мужчина из конторы, внимательно глядя на меня.

А я смотрел на него.

Я стоял посреди ярко освещенной комнаты приблизительно пятнадцать на пятнадцать футов, без окон. Выход - только через зарешеченные двери, спрятаться - негде, оружия - никакого. Я давно уже мчусь по трамплину, и никакой гарантии мягкого приземления.

–  Послушайте, что происходит?
– Я подошел к стальной решетке и постучал по прутьям.
– Откройте, я хочу выйти!

–  Что вы здесь делаете?
– спросил мужчина из конторы. Он был крупнее Грина и явно старше его по должности в галерее. Неприязненные глаза за стеклами очков в массивной оправе. Галстук-бабочка под двойным подбородком. Маленький рот и толстая нижняя губа. Поредевшие волосы.

–  Смотрю… - Я старался, чтобы голос мой звучал ошеломленно.
– Смотрю на картины.

«Вполне невинно, - подумал я, - и достаточно невнятно».

–  Он гнался за мной в Художественном центре, - повторил парень с прыщом.

–  Вы плеснули что-то в глаза тому мужчине, - возмутился я.
– Он же мог ослепнуть!

–  Он ваш друг?
– подозрительно спросил мужчина.

–  Нет. Я просто смотрел там картины. Так же как и здесь. Что в этом плохого? Я часто посещаю галереи.

Наконец Грин обрел дар речи:

–  Я видел его в Англии.
– Он перевел взгляд на Маннинга, а потом взял мужчину под руку и отвел в коридор, чтобы я не мог их видеть.

–  Открой дверь!
– обратился я к парню, который молча таращился на меня.

–  Я не знаю как, - ответил он, - да и боюсь, что меня не поймут. Те двое вернулись, и теперь все трое смотрели на меня, явно не зная, как со мной поступить. Я начал сочувствовать живым существам, которых сажают в клетки.

–  Кто вы?
– спросил мужчина.

–  То есть как кто? Я приехал сюда на скачки и матч крикетистов.

–  Ваше имя?

–  Чарльз Нил. Чарльз Нил Тодд.

–  А в Англии что вы делали?

–  Я там живу! Послушайте, - я сделал вид, будто, несмотря на раздражение, стараюсь быть рассудительным, - того человека, - я кивнул на Грина, - я видел в Суссексе возле дома женщины, с которой немного знаком. Она подвозила меня со скачек. Случилось так, что я не попал на свой поезд до Уортинга и голосовал на дороге. Ну, она остановилась и подобрала меня, а потом захотела взглянуть на свой дом, который недавно сгорел, и когда мы приехали, этот человек был там. Он сказал, что его фамилия Грин и он страховой агент… Это все, что я о нем знаю. Так вот, что здесь происходит?