Тростник под ветром
Шрифт:
В эту зиму холод стоял особенно жестокий. Древесного угля по карточкам почти не выдавали, газ включали нерегулярно, а купить топливо было негде — лавки давно уже перестали торговать дровами и углем. Люди кое-как перебивались, дрожа от холода и голода, под непрерывной угрозой воздушных налетов.
Когда с наступлением сумерек над городом раздавалось завывание сирены, улицы мгновенно погружались в полную темноту. Во мраке слышался стук — дежурные разбивали слой льда в бочках с водой, заготовленной
на случай пожара. Радио отрывисто сообщало об обстановке в районе Токио: «Один самолет противника движется к северу над заливом Сагами. Кроме того, замечен один вражеский самолет в южной части залива...»
В такие ночи Иоко всегда стояла в воротах больницы, в пальто, в брюках, в стальном шлеме па голове, с противогазом у пояса, с длинным багром в руках. Холод заползал за воротник, поднимался от земли по ногам, беспощадно пронизывал
Иоко стояла неподвижно, закрыв глаза, прислушиваясь к голосу диктора, неясно доносившемуся из соседнего дома. Так провела она и прошлую ночь. И позапрошлую. Ночь за ночью, дрожа от холода, она стояла на улице, думая не столько об отражении воздушного налёта, сколько о том, как глубоко, как бесконечно она несчастна.
Ей представлялась как бы со стороны ее собственная жалкая, измученная фигура, и в сердце закрадывалось отчаяние. Как-то раз в одну из таких ночей, спрятавшись в тени живой изгороди, Иоко украдкой заплакала. Теперь, когда она стала такой жалкой и невзрачной, к чему еще упрямиться и сопротивляться? Разве не все равно, что с ней будет? Пусть завтра она пожалеет об этом, но если можно хоть чем-нибудь скрасить сегодняшний день, и то хорошо... Сегодня вечером к ней снова зашел Уруки. Она встретила его холодно, как всегда, Уруки долго смотрел на нее ласковым взглядом, а потом ушел, не рассердившись за холодный прием. Раньше она гордилась тем, что отвергает его любовь. Она считала, что так будет лучше. Но сейчас, глубокой ночью, на покрытой инеем улице, придавленная тяжестью стального шлема, она чувствовала, что мужество ее покидает.
Что она выиграет, чего добьется, продолжая упорствовать? Не лучше ли, зажмурив глаза, махнув рукой на все и в настоящем и в прошлом, предоставить свою судьбу на волю провидения? Уруки честный человек, ему можно довериться. В следующий раз, когда он придет, она молча, без всяких слов даст ему понять, что принимает его любовь. Завтра же, как только рассветет, она напишет ему письмо и попросит прийти немедленно.
И, присев на землю у живой изгороди, Иоко заплакала, согнувшись под тяжестью стального шлема, давившего голову. Грея во рту замерзшие пальцы, она плакала от жалости к себе, такой несчастной, такой беспомощной.
Высоко в небе летел самолет «Б-29», похожий на серебряную стрелу. Слышно было, как дежурившие у ворот люди кричали: «Самолет противника! Воздушный налет!» Иоко заплакала еще сильнее. Ей хотелось чувствовать рядом с собой человека, к которому она могла бы прижаться, который бы защитил ее от опасности. Она мучительно остро ощущала, что ей, женщине, невозможно больше оставаться одной, и сознавала, что все ее упорство разлетается вдребезги.
В моменты тяжелых испытаний, потрясающих общество, труднее всего приходится трудовым средним классам — служащим, учителям, ученым; меньше других, в конечном итоге, пострадали от экономической катастрофы крестьяне и торговцы, которые с самого начала не возлагали надежд на правительство или на государство. Крестьяне уповали на свою землю, на яркий свет солнца, торговцы приспособились к новым условиям, умудряясь по-прежнему наживать деньги в наступившем хаосе.
Для Дзюдзиро Хиросэ смута, царившая в обществе, создавала как нельзя более благоприятную обстановку. Чем сильнее беспорядок, тем больше возможностей для всякой купли-продажи. Умело использовать этот благоприятный момент хорошо удавалось управляющему Хиросэ — Иосидзо Кусуми. Этот Кусуми был прирожденный торговец, коммерсант до мозга костей. Ему и в голову не приходило беспокоиться о народе, о его интересах. Вот кто действительно мог считаться настоящим «антипатриотом», антиобщественной личностью по самому своему существу! Это был человек, способный хладнокровию совершить любое предательство, и уж во всяком случае намного более вредный для общества, чем журналисты из редакции «Синхёрон», томившиеся в тюрьме по обвинению в коммунистической деятельности. С точки зрения Кусуми, высшим благом была нажива, а злом — убытки. Деньги —таков был единственный критерий его морали. Точно так же рассуждал его босс Дзюдзиро Хиросэ. И если в свое время он подчинялся воинской дисциплине, сурово расправлялся с подчиненными и отличался даже некоторой храбростью, то было это вовсе не потому, что Хиросэ был убежденным верноподданным или завзятым милитаристом. Нет, Хиросэ просто-напросто умел приспосабливаться к любым обстоятельствам. Теперь, когда он стал заниматься коммерческой деятельностью в обстановке экономического развала, когда не существовало ни воинского долга, ни воинской дисциплины, он превратился в заправского коммерсанта. Так же как Иосидзо Кусуми, он преклонялся только перед деньгами. В неустойчивом, охваченном паникой обществе он сумел создать себе прочное положение. Подобно тому как не тонет грязь, плавающая на поверхности
бушующих волн, так и Дзюдзиро Хиросэ умел держаться на поверхности среди беспощадного урагана, перевернувшего всю жизнь. Больше того, используя благоприятные возможности, которые давала ему всеобщая разруха, он сумел даже увеличить масштабы своей деятельности.Неподалеку от типографии «Тосин» Хиросэ открыл коммерческую контору. Никакой вывески у этой конторы не было. Хиросэ проворачивал здесь вместе с Иосидзо Кусуми свои спекулятивные сделки. В помещении конторы не видно было ни канцелярских столов, ни пишущих машинок, обстановку составляли сейф и несколько кресел. Весь штат состоял из одной женщины-служащей.
Хиросэ, развалясь в кресле, курил заграничную сигару и с хладнокровным видом слушал отчет Кусуми.
— Ну, как вчерашний рейс в Иокогаму?
— Очень неудачно. Успели опередить нас, забрали все подчистую. А было не меньше пятнадцати тонн стального литья... Эх, жалость какая!
— В самом деле?
— Зато мне удалось присмотреть партию кокса, двадцать пять тонн... Я его придержал. Сейчас думаю, куда сбыть...
— Куда сбыть — это найдется...— зевая, сказал Хиросэ. Он чувствовал усталость после вчерашнего кутежа,— в таких кутежах он участвовал каждую ночь,—-и движения у него были медленные, ленивые.
С декабря по январь Хиросэ перепродал довольно много товаров:
Авиационного бензина — 1 бочку.
Угля — 80 тонн.
Типографской бумаги — 350 кип.
Медного кабеля, железной проволоки — 6 тонн. Оцинкованного железа — 400 листов.
Сахара—220 килограммов.
Парусины — 800 ярдов.
Цемента — 2200 мешков.
Кожи — 22 штуки.
Бензина — 40 бочек.
Хлопчатобумажных тканей — 310 метров.
Добывались эти товары по большей части на военных заводах, продававших на сторону сырье, полученное от министерства военного снабжения. Так как сырья, поступавшего по распоряжению министерства, все равно не хватало, заводы наживались на том, что продавали какую-то часть на черном рынке. Пройдя через руки таких дельцов, как Хиросэ, это сырье попадало на маленькие предприятия, изготовлявшие продукцию исключительно для черного рынка. Парусину и бензин продавали рыболовным компаниям и получали взамен рыбу, которая опять-таки продавалась на черном рынке. Эту рыбу скупали рестораны, продолжавшие существовать тайно, несмотря на все запрещения, и она подавалась в качестве угощения во время банкетов и кутежей, тоже тайных, на которых присутствовали военное начальство и ответственные чиновники. Чем строже становился экономический контроль, тем больший размах приобретали сделки на черном рынке. Создавалось парадоксальное положение, при котором решительно покончить с черным рынком означало бы полностью парализовать всю экономическую жизнь страны. В результате экономический контроль приобрел чисто формальный характер, стал законом, ущемлявшим только малых и слабых, что же касается крупных дельцов, то они по-прежнему пользовались полной свободой и действовали совершенно безнаказанно. Нередко случалось, что даже военные предприятия вынуждены были закупать сырье на черном рынке, иначе выпуск продукции оказывался под угрозой срыва, ибо нельзя было ждать, пока мизерное количество необходимого сырья поступит на завод по государственному распределению. Бывало даже, что сырье, сбытое налево заводом А., закупал на черном рынке завод Б. Контроль правительства и военных властей фактически уже сошел на нет во всех областях экономической жизни.
Дзюдзиро Хиросэ завел себе в районе Акасака постоянную содержанку. После закрытия ресторанов и увеселительных заведений многие гейши оказались безработными. Некоторых зачислили в «Патриотические отряды» и отправили на заводы, другие вернулись в свои семьи, а тем, у которых не было родственников, приходилось искать покровительства акционеров военных заводов и дельцов черного рынка. Человек типа Хиросэ, умевший ловко лавировать среди бурных волн житейского моря, выглядел героем в глазах таких женщин. Во всяком случае, в эти тяжелые времена на него можно было положиться. X
Иоко Кодама он совершенно забыл. Иногда Кусуми спрашивал:
— Как же у вас с ней дальше пошли отношения?
В ответ Хиросэ смеялся:
— С такими женщинами, как она, трудно поладить. Все время как будто держит камень за пазухой... Нет, с такими дело иметь опасно...
Его самолюбие несколько ущемляло лишь то, что Иоко больше не появлялась. С той самой ночи она не подавала о себе никаких известий. В ту минуту, когда он уже уверился в своей победе, у него как будто внезапно выбили почву из-под ног. Воспоминание об этой победе и безотчетное сознание своего поражения были неразрывны. Он так и не пришел ни к какому определенному выводу и постепенно забыл Иоко. Половину свободного времени он проводил дома, в Сиба, остальное время у своей содержанки в Акасака. Он располнел, приобрел внушительный, представительный вид и постепенно все больше становился похожим не на спекулянта-торговца, а скорее на промышленника, солидного бизнесмена.