Тростник под ветром
Шрифт:
Уруки, ссутулив широкую спину, надел ботинки, бросил на нее последний испытующий взгляд, уныло нахлобучил шляпу и вышел на улицу. Когда его шаги замерли в отдалении, Иоко подумала, что нехорошо обошлась с этим человеком. И ей стало грустно, что она бессильна хоть чем-нибудь ответить на его большое, хорошее чувство.
Ранним утром в конце сентября жена Кумао Окабэ, Кинуко, провожала свою девочку на вокзал Уэно. Тысячи школьников ежедневно эвакуировались из Токио в глубинные районы страны, начиная от префектуры Нагано и вплоть до теплых источников района Тохоку. Токио был уже обречен. Сама Кинуко не могла покинуть город, пока муж сидел в тюрьме в Иокогаме.
Девочке было всего десять лет. В стеганом, на вате, капюшоне, который носили все дети на случай воздушной тревоги для защиты от осколков, с рюкзаком за спиной, в брюках, она едва передвигалась под тяжестью вещей
В эту ночь Кинуко не сомкнула глаз до утра. Она прислушивалась к каждому порыву ветра, ей все чудилось, будто девочка вернулась домой. Кинуко всегда жила только семейными интересами, война и политика не слишком занимали ее, но сейчас она остро почувствовала весь ужас войны — ведь у нее отняли и ребенка и мужа. Она встала и сняла одну ставню. Ей казалось, будто через это небольшое отверстие ее сердцу легче подать весть сердцу уехавшей девочки.
Юхэй уже выписался из больницы, но все еще большей частью лежал в постели. В его комнате горел огонь — как видно, он до глубокой ночи читал.
Десятки тысяч матерей, разлученных со своими детьми, коротали бессонную ночь. Иногда по небу пробегали белые лучи прожекторов, бесшумно перекрещиваясь в облаках. Земля, погруженная в непроницаемый мрак, казалось, затаила дыхание от страха.
Однажды утром Кинуко подала отцу визитную карточку. Юхэя спрашивал посетитель. Это оказался директор типографии «Тосин», Дзюдзиро Хиросэ.
Юхэй принял гостя в обставленной по-европейски гостиной. Хиросэ немного волочил ногу, но вид у него был цветущий. Умный, живой взгляд и волевое лицо производили приятное впечатление. Он казался настоящим мужчиной, энергичным и полным честолюбивых замыслов.
— Я слыхал, вы были больны. Надеюсь, сейчас вам лучше? — приветствовал он Юхэя. Говорил он громко, привычным к команде голосом.
— Да как вам сказать... Иногда вот встаю, а то опять валяюсь в постели...
Хиросэ принес подарок — коробку заграничных сигар. Таких сигар давно уже не продавали ни в одном магазине. Но управляющий Иосидзо Кусуми, как настоящий чародей, владел искусством доставать что угодно.
— «Синхёрон» постигла весьма прискорбная участь... Собственно говоря, я позволил себе обеспокоить вас своим посещением именно потому, что хотел поговорить о вашем журнале...— деловым тоном начал Хиросэ.
Юхэй вдруг ощутил слабую надежду.
— Как я слышал, господину директору запрещено руководить журналом. Так вот, я хотел предложить гам: что, если бы вы, оставаясь, так сказать, в тени, целиком и полностью передоверили журнал мне? Если формально дело будет обставлено так, что капитал будет считаться моим и все управление буду осуществлять я один, то, полагаю, препятствий к возобновлению издания не встретится.
— Информационное управление не разрешит.
— Вы имеете в виду второй отдел? С начальником второго отдела Хасида я знаком довольно близко. Всего лишь два дня назад мы вместе ужинали в Акасака. Я могу поговорить с ним. Не беспокойтесь, я это улажу.
— Ничего не выйдет. Передавать издательские права, название и все прочее мне категорически запретили, так что возобновить издание в какой-либо форме нам не удастся. И прежде всего, нам не отпустят фондов бумаги.
— Все это, господин директор, момент чисто формальный. Конечно, через главные ворота нам хода нет. Ну а черный ход остается открытым...— Хиросэ засмеялся.—А бумага—это вообще пустяки. Да и вопрос с названием безусловно можно будет уладить. Так что, если только вы согласитесь, господин директор, то я уверен, что все устроится наилучшим образом. На днях я собираюсь наведаться в Информационное управление и потолковать с Хасида. А затем еще раз приду к вам сообщить о результатах беседы. И если все пройдет гладко, то прошу вас согласиться. Я немного занимаюсь типографским делом, строительными материалами, углем — одним словом, связан с разными предприятиями; но хочется все же заняться чем-то, имеющим, так сказать, большее отношение к культуре... Ну, и вообще было бы очень жаль, если такой старый, известный журнал, как «Синхёрон», прекратит свое существование... Вот я и думаю — нельзя ли как-нибудь возобновить издание? Могу вас заверить, если уж я возьмусь за это дело, то свои обещания выполню.
Пока обстановка не изменится к лучшему, вы, господин директор, будете оставаться в тени. Для этого вполне достаточно нашей с нами секретной договоренности. Итак, что вы на это скажете?Слова Хиросэ звучали настойчиво, почти агрессивно и были чем-то неприятны Юхэю. И все же ему хотелось бы воскресить «Синхёрон»,.будь это и вправду возможно. С некоторыми неприятными сторонами можно и примириться...
— Насколько мне известно, «Синхёрон» вызвал недовольство господина Тодзё, и это привело к запрещению. Это правда?
— Да... Во всяком случае, это тоже сыграло известную роль.
— Вот видите. А теперь кабинет сменился, так что и вовсе беспокоиться не о чем.
— Да, но и помимо этого были разные осложнения. Шесть моих сотрудников до сих пор находятся под арестом. Боюсь, что возобновить издание нам ни под каким видом не разрешат...
— Обвиняют в коммунизме, да? Слышал, слышал. Разумеется, если журнал останется таким же, каким он был до сих пор, власти, пожалуй, и впрямь не пойдут нам навстречу, но мы с вами сделаем решительный поворот на сто восемьдесят градусов. Вот, например, есть такой журнал, называется «Корон», усиленно пропагандирует милитаризм и пользуется у властей отличной репутацией. Директор журнала Уэхара — ставленник Иоскэ Мацуока, капитал, говорят, нажил в Маньчжурии. Вот с кого нам следует брать пример. Мы с вами тоже будем действовать точно так же, иначе у нас, само собой разумеется, ничего не выйдет. «Синхёрон» — журнал популярный, покупают его охотно, так что все будет зависеть от нас самих: будем действовать умно, и журнал будет процветать, вот увидите. В первую очередь покажем Информационному управлению, что мы действительно перестроились. Дадим им на проверку содержание первого номера и попросим указаний — тут уж у них не найдется повода для придирок. Будьте спокойны, господин директор, работа пойдет! Во всяком случае, в теперешние времена необходимо в первую очередь наладить контакт с чиновниками — без этого никакое дело не выгорит.
В Информационном управлении у меня есть кое-какие связи, так что на этот счет не тревожьтесь...
— Благодарю вас за предложение...— Лицо Юхэя приняло холодное выражение.— Боюсь, что покамест не стоит продолжать этот разговор. У меня самого еще остались кое-какие возможности, над которыми я собираюсь подумать. Весьма вам признателен, но...— Он старался говорить мягко, но в душе отнюдь не испытывал добрых чувств. Этот коммерсант, этот нечистоплотный делец, наживший капитал на темных сделках, собирается подвизаться в области печати — какой абсурд! Если бы Юхэй хотел поступиться принципами и сотрудничать с милитаристами, зачем же он тогда в течение долгих лет вел мучительную борьбу с властями, приносил столько жертв, терпел оскорбления? Дельцы — люди без убеждений, без принципов, способные хладнокровно выполнять любые требования правительства, лишь бы это сулило наживу. Нет, ' он не хочет, чтобы грязные руки такого субъекта пачкали славную историю сопротивления его журнала. И все же... Почему в современной Японии, которая неотвратимо клонится к закату, этот директор типографии Хиросэ процветает и набирает силы так же стремительно, как утреннее солнце, поднимающееся к зениту? Он спекулирует и углем, и строительными материалами — всем чем угодно; нужно лишь ловко столковаться с чиновниками, искусно обойти рогатки суровых законов экономического контроля — и катастрофа, переживаемая страной, способна дать ему неисчислимые возможности обогащения. Он увеличивает свой капитал, наглеет, постепенно станет, пожалуй, крупным дельцом, видным финансистом и коммерсантом. Этот Хиросэ, очевидно, относится именно к такому разряду людей. Такое понятие, как свобода, вообще лишено для него всякого смысла. То, ради чего Юхэй боролся, рискуя жизнью, для Хиросэ представляется чем-то дурацки-бессмысленным. Все, из чего нельзя извлечь прибыль, кажется ему совершенно нелепым. Эгоизм, моральная нечистоплотность дельца! Ни государство, ни народ не имеют в его глазах никакого значения — он поклоняется только деньгам. Анархисты, космополиты — вот кто такие эти люди.
Под предлогом, что ему нужно идти к врачу, Юхэй, поднявшись с кресла, холодно попрощался с гостем.
С утра зарядил мелкий упорный дождь и лил целый день, не усиливаясь и не переставая. Деревья в саду, кусты, земля — все. напиталось влагой. В гостиной, по углам, под креслами, сгустились синие тени, воздух был насыщен влагой.
Это был третий визит Уруки с тех пор, как он объяснился Иоко в любви. Он держался теперь более непринужденно, как видно несколько привыкнув к ее обществу, но все же душевной близости между ними не возникало. Иоко сидела в кресле как каменная. Казалось, все ее существо застыло в холодном оцепенении. Пальцы, огрубевшие от постоянной работы с лекарствами, озябли.