Трудные дети

Это очень неприятно. Я не буду говорить про боль, потому что только телесная боль стоит внимания, но это неприятно. Это как умирать, раз за разом болезненно умирать и снова оживать, будучи совсем неуверенной, получится у тебя или нет.

А ему смешно. И просто. Он за полчаса вытащил мое уязвимое место на свет и теперь тыкал в него, игрался с ним, более умело, чем раньше, и безусловно больнее.

— Я тебя ненавижу, - помолчав, выдохнула ему в лицо.

Залмаев отлип от меня, развернул к себе спиной, быстрым движением застегнул молнию, при этом больно задев кожу и зацепив несколько прядей, и отряхнул мое пальто. Вырвал из ослабевшей руки связку ключей, открыл входную дверь, но стоило дернуться, как он предупредительно сжал мой локоть, запрещая двигаться. Потом без труда открыл вторую, втолкнул ее внутрь и издевательски вежливо отвесил полупоклон.

— Я тебя тоже, милая. Прошу.

Он отпускал меня просто так. Сам отпускал, хотя я мысленно приготовилась…ну, не знаю. Кричать, сражаться и бороться. И конечно, трудно было представить, что после таких слов Марат просто развернется и уйдет. Я не понимала мужчину, который говорит, что ненавидит, который зол на меня и испытывает желание свернуть мне шею, а потом вежливо улыбается, открывает мне дверь и просит пойти отдохнуть. С затаенным страхом лупила глаза на Залмаева и не понимала его. А он искренне потешался над моей реакцией.

— Ну же, - подмигнул и кивков указал на дверь.
– Так и будешь стоять здесь? Со мной? Или же пригласишь меня в дом? Чаю попить?

Ни за что. Сделала рывок, но тут же остановилась, прищурив глаза, и пристально уставилась на мужчину. Искренне ждала подвоха и не понимала, почему он не двигается. Он обманывал меня, просто должен был обмануть, но я не видела, в чем. Наконец, вбежала в дом, хлопнула входной дверью, которую Марат сразу отпустил, и завертела всеми замками.

— Я не прощаюсь, солнышко, - послышался за дверью густой и многообещающий смех.
– До встречи.

Дождавшись, когда хлопнут створки лифта, я без сил сползла по двери и устало спрятала лицо в ладонях. Уж лучше бы Залмаев сразу меня убил. Но он ясно дал понять, что будет мучить, пока я не сдохну под пытками. И похоже, они начались.

Глава 64.

— Я люблю жизнь. Это она устроила эту (приятную) встречу.

Александр Вампилов “Из записных книжек”

Оксана

Я в последний раз бросила взгляд в зеркало и придирчиво осмотрела себя, привычным жестом поправив сложную прическу и в который раз усмехнувшись своему настоящему цвету волос. Седая. Сколько мне было, когда появился первый седой волос, а за ним почти сразу - еще один и еще, пока вся голова не приобрела старческий серый цвет? Пришлось краситься, хотя я этого жутко не хотела и не любила. Было немного странно просить парикмахера, девушку моего возраста, возможно, чуть старше, спрятать седину.

— Давайте черный. Темный шоколад, например, - предложил мастер и продемонстрировал нужный оттенок.
– Вам пойдет.

— Нет.

— Да вы не волнуйтесь, - она поняла мое желание как страх радикальных перемен.
– Вам действительно пойдет.

— Я сказала нет, значит нет.

С тех пор приходилось регулярно ходить по салонам и закрашивать седые корни. Марат не знал. Я не хотела демонстрировать ему свой недостаток. Поэтому раз в месяц ездила к знакомому мастеру и придавала седым волосам золотисто-русый естественный цвет. Как раньше.

В моей жизни все изменилось. С того самого момента, как девочка, которую я любила, которую вырастила и воспитала, предала меня и нас всех. Сколько лет, казалось, прошло, Саша давно на том свете, но вот воспоминания все равно не уходят, остаются выжженными в памяти и почему-то очень яркими.

Многое из того злополучного вечера стерлось. Как вырезали. Но зато я отлично помню каждое слово, произнесенное ее ртом, кривившемся в горделивой усмешке. Каждый взгляд и картину, которую девушка рисовала крупными и щедрыми мазками для моего воображения, не жалея красок. Помню хищное и темное выражение лица, когда она избила меня. За всю жизнь Саша была первым и единственным человеком, поднявшим на меня руку, даже в детстве родители не трогали меня и пальцем. Она намеренно издевалась надо мной тогда, старалась уязвить и сделать больно. И у нее получалось.

Потом все было как в тумане. Меня такая истерика била, что я не заметила, как в кабинет влетел Марат и присел передо мной на корточки, взяв мои ладони в свои. Почувствовала чье-то прикосновение, вспомнила удары, от которых горела щека и ныла кожа головы, и всхлипнула от ужаса, вырывая руки из его хватки

— Ксюша, Ксюша, - муж поймал мои запястья, чтобы не размахивала ими, и постарался притянуть к себе. Я взвыла. Попыталась с ногами залезть на диван, забиться в угол и свернуться клубочком, чтобы меня никто не трогал.
– Перестань. Перестань, дорогая. Успокойся. Все хорошо. Все хорошо, Ксюнь.

— Н-не трогай меня! Не надо! Как ты мог?! Господи, как вы могли?! Чем я это заслужила, скажи мне?! За что?

— Оксана, успокойся, пожалуйста, - продолжил увещевать и успокаивать Марат, но никакие слова и ласковые прикосновения не действовали. Она все для этого сделала, со своими историями и рассказами, картины которых вставали перед глазами.
– Пожалуйста. У нас же ребенок. Подумай о ребенке, милая.

Вызвали скорую, которая приехала за считанные минуты. Врач дал какое-то успокоительное, сделал укол, приложил лед к горевшей от ударов щеке и зашептался с мужем, который нарезал круги вокруг меня, сгорбившейся и сжавшейся на диване.

Положили на сохранение в безумно дорогую палату, а предупредительные врачи и медсестры каждый день меня развлекали. Я не видела никого перед собой, лежала как сомнамбула в постели, смотрела в белый потолок и молилась, чтобы прошедший со мной ужас оказался сном. Дурным, страшным, но сном.

Марат приходил почти каждый день, извинялся и пытался что-то со мной сделать. Я не могла с ним говорить, не получалось слушать его голос, смотреть в родное любимое лицо, которое видела на протяжении многих лет, и понимать, что все, что было между вами - иллюзия и обман. Я срывалась в истерики и крики, рывками вырывала трубочки и датчики от своего тела и в беспамятстве кричала. Врачи сдерживали меня, вкалывали очередное лекарство, а Марат уходил ни с чем.

Когда я смогла связно мыслить и не рыдать при одном появлении мужа, первой фразой из моих уст была:

— Я хочу развода.

— Нет, - уверенно отчеканил Марат, осторожно присев на край кровати, перед этим расправив одеяло.
– Оксан, давай поговорим по-нормальному обо всем. Я пытался тебе объяснить, но ты не хотела слушать…

— Как ты мог?
– с болью в голосе выдохнула почти ему в лицо и отвернулась, чтобы он не увидел пробежавших по щекам слез.
– Господи, Марат, за что? Как вы оба могли так поступать?! За что вы оба так со мной поступили?!

— Ксюш, милая, да послушай меня! Я не знаю, что Сашка тебе сказала, но то, о чем говоришь ты - бред.

Откуда-то прорезалась злость на всех и вся. И горечь. Господи, ведь эти двое были моей семьей. Я любила Марата, все ему отдавала, всю себя, свою любовь, нам все завидовали, и глядя на нашу пару, тоже начинали верить в любовь. Мы всегда были вместе, рядом, сообща, всегда были семьей. И Саша…я помнила ее маленькой бледной девочкой с матовыми неподвижными глазами, зверька, который щерился на каждый взгляд, направленный в его сторону, и прикосновение. Я помогала ей расти, рассказывала всякие мелочи, учила быть девушкой. У нас были маленькие тайны, Саша именно со мной делилась своими переживания и подростковыми победами, плавно перешедшими в победы молодой девушки.