Трудовые будни барышни-попаданки 5

Я схватил Черныша за ошейник, сам тотчас же был схвачен за плечо и повлечен по коридору. Сделав несколько шагов, конвоир поставил фонарь, подергал какую-то дверь, но, ничего не добившись, зашагал дальше.

— Посиди на постоялом дворе. Потом решат, отпустить тебя или с Бекой в Москве-реке утопить.

С этими словами он отпер дверь и втолкнул меня в душное помещение, где явно содержались другие узники.

— Господи, — донесся знакомый женский голос, — еще поймали кого-то. Задохнемся же… И собака.

— Не бойтесь, маменька, — ответил знакомый голос Степаши. — Зато теплей будет. Иваныч, дай еще дров, печка остыла.

— Не будет дров до завтра, — рявкнул сторож. — Клянчить будешь — по башке получишь.

— Собака не кусается, — сказал я.

— Госпо… — охнула Лукерья, но Степаша мгновенно закрыл ей рот и что-то энергично зашептал. Потом шагнул ко мне, сказал еле слышно:

— Александр Михайлович, вы это?

Я кивнул, Степаша взял меня за руку, отвел в дальнюю часть помещения.

— Дошло письмо-то, как хорошо, — обрадовался он. — Маменька, пусть Эммочка с Мишей поплачут или ты просто попричитаешь — наш разговор заглушить.

Я застыл в удивлении, но вспомнил, что это имена Лушиных детей. Благодарная кормилица попыталась хоть так сохранить память о доброй барыне и ее супруге.

Лукерья стала охать возле двери, а я кратко рассказал Степаше о том, как мы их искали и к чему привели поиски.

— Что нашли — хорошо, что вы, барич, попались — плохо, а что злодеи не ведают, кто ваш батенька, тоже хорошо, — ответил Степаша. — Одна беда — главный может не поверить в сбежавшую барскую шавку. Эти злодеи — не базарные мошенники. Они фальшивых ассигнаций не на один миллион отпечатали и гербовые бумаги пачками. Главный, когда вернется, может приказать от вас избавиться.

— Мой отец его прежде поймает, — сказал я, чтобы скрыть страх.

— Известить Михаила Федоровича надобно. Мне ходы знаемы, дверь открываю, когда надо, только сбежать боюсь — моего непутевого папеньку отдельно в оковах держат и убить грозят, если побег обнаружат. И маменькой с малыми детьми стращают. Зато я знаю, куда подземный ход выводит, которым главный деньги выносит.

— А если Черныш сбежит? — предложил я. — Мы ему записку напишем, к ошейнику привяжем и попросим найти Михаила Федоровича.

Степаша замер. Пусть я еле-еле мог разглядеть в свете лампады его худую фигурку, он чем-то напомнил мне задумавшегося отца. Конечно же, моего.

— Лучше не придумать, — тихо, даже обреченно сказал он. — Напишу почерком своим, чтоб, если пес попадется, не было сомнений, кто писал.

Достал карандаш, составил записку. Даже нарисовал план выхода из подземелья за пределами Кремля. Попросил меня придержать Черныша, привязал бумажку.

Настала самая трудная минута.

— Черныш, — сказал я, — ты должен бежать к Андрею. Андрей! Ищи Андрея! Ищи!

Пес взглянул на меня непонимающе, лизнул. Я несколько раз повторил имя его поводыря и команду «ищи», тоже маменька научила. Собаки не люди, даже самые понятливые. С ними коротко и ясно надобно. И Черныш понял! Потянул меня к двери. Степаша ее открыл, и в коридоре раздался шорох лап.

— Если б караульный узнал, что я дверь отворять умею, мне не жить, — тихо сказал Степаша.

К счастью, в подземном логове злодеев было столь темно, что бегство пса осталось незамеченным.

Время тянулось ужасно медленно. Я даже не понял, что заснул. Пробудился от криков и выстрелов. Потом донесся голос, такой знакомый, что я чуть не заплакал.

— Голубчики, выходы перекрыты! Атаман ваш пойман! Сдавайтесь, жизни вашей ради!

Донеслись чьи-то всхлипывающие ругательства — невидимый разбойник шел сдаваться. Но благоразумие явили не все.

Донесся топот, и в наше обиталище ворвался злодей. Он был невысок, коренаст, в скудном свете я с трудом разглядел нож в его руке.

Подобно ночным хищникам, он прекрасно видел в темноте и выбирал жертвы. Шагнул ко мне, и не успел я испугаться, как он оттолкнул меня, схватил маленькую дочку Лукерьи и застыл у выхода.

— Не троньте меня, — плаксивым тоном заговорил он, — не то грех великий возьму на душу — младенчика погублю.

И тут тень из темноты как прыгнет! И впилась в руку негодяя. Я догадался, что это был Анзор. Тотчас же рядом оказался отец и как даст разбойнику в голову, так, что тот рухнул подобно мешку. Выронил нож и только рукой от Анзора прикрылся.

— Есть еще? — спросил кто-то.

— Господом клянусь, последний это, — донеслись чьи-то всхлипы. — Во всем признаюсь, не губите до смерти!

В комнате стало светло от нескольких фонарей сразу. Я разглядел и Степашу — исхудалого, в рваной одежде, с синяками на лице. Лукерью, тоже худую и печальную, и двух маленьких детей. Разбойника, которому связывали руки.

И все же в первую очередь я смотрел на отца. Он был одновременно гневным, веселым и уставшим. Подбежал ко мне, взял за подбородок, взглянул в глаза. Я вспомнил: так делает маменька, если я ударился головой.

— Ты не ранен?

— Нет, — ответил я, — прости…

— Поговорим потом, — сказал папенька и принялся распоряжаться. А я понял, что операция по поимке злодеев окончена.

Ваше Императорское Высочество, дальше я буду краток, тем более что заснул на руках отца еще до того, как мы покинули подземелье. Я успел запомнить, как из отдельной темницы был выведен Дмитрий, отец Степаши. Он выглядел ужасней остальных узников, что-то бормотал, то ли извинения, то ли молитвы.

Также я запомнил пятерых скованных злодеев, в том числе главаря в чиновничьем мундире. Еще один был убит при аресте.

Потом мы вернулись в особняк. Я дремал всю дорогу и проспал до полудня. Проснулся и начал писать письмо. Скоро вернулся отец и сказал, что мы возвращаемся в Петербург. Слова Степаши подтвердились: это большая шайка, которая выпускала и поддельные ассигнации, и гербовые бумаги.

Арестованных злодеев папенька намерен отправить в Столицу. Также поедут Лукерья, ее дети и Степаша. Что касается несчастного отца семейства, полицейский врач признал его лишившимся рассудка. Скорбного тоже заберут и будут обращаться с ним в пути и на следствии как с человеком, утратившим разум.

Все это время отец хмурился, будто не хотел сказать что-то важное. Наконец произнес:

— Шура, спасибо за то, что ты сделал для всех нас. Но ты нарушил обещание слушаться меня, а ведь я приказал тебе остановиться. Мы должны поговорить.