Труды по россиеведению. Выпуск 2

Оба, несомненно, были люди с «идеей», «предназначением». Николай служил своей сакрально-самодержавной России, ощущал себя – по праву – ее Хозяином. Внутренняя наполненность последнего императора этим – служением и горячая религиозная вера совершенно очевидны. Ленин полностью отдал себя (жаль лишь, что и нас) революционному мессианству и, несомненно, персонифицировал его. То есть в своем роде тоже явился Хозяином. Кстати, при этом ни тот ни другой не были фанатиками. А в повседневной практике и вовсе показали себя гибкими тактиками…

Но хватит сравнений. Как справедливо учил их младший современник: «Не сравнивай: живущий несравним». Действительно, и Николай Александрович, и Владимир Ильич при всей своей обыкновенности, обычности, ординарности ни на кого не похожи. Конечно, поверхностно глядя, скажут: Людовик XVI… Робеспьер с Маратом… Нет, нет, все это – «другая драма». Николай и Ленин новые исторические личности. Они пришли на смену Наполеону и Бисмарку, гений которых напитывал историю и менял ее русло. Великие люди ХХ в., напротив, впитывали в себя исторические стихии, были медиумами, через которых они действовали. Это – «герои» массового общества, эпохи восстания масс.

А этот самый младший их современник, который, похоже, понимал всё раньше всех, зафиксирует: «И в декабре семнадцатого года / Все потеряли мы…». Предлагаю посмотреть на последнего императора и первого председателя Совнаркома через эту призму: «все потеряли мы». – Да, младшего современника за это вот понимание убьют приблизительно через двадцать лет после декабря семнадцатого.

Этюд о Николае

Николай Александрович Романов обладает рекордной по неадекватности – даже для нашей истории – репутацией. Нерешительный, неволе-вой, не очень умный, под пятой нервнобольной жены, холодно-равнодушный, какой-то вечно ускользающий – причем неизвестно куда. В общем – царь неудачный, в особенности для крутопереломной эпохи.

Допускаю, что Николай II обладал частью или даже всеми этими (и другими) негативными качествами. Но совсем не это – хотя бы в первую очередь – мы должны, обязаны знать про него. Чтобы увидеть Николая Александровича иным – политическим новатором и реформатором, – необходим и иной, непривычный, быть может, для нас контекст. Попробуем сформулировать и вписать в этот контекст последнего самодержца и первого конституционного монарха. Эта интеллектуальная операция, кстати, поможет лучше разобраться и с некоторыми другими большими людьми только что ушедшего столетия.

Итак, мой тезис: в Николае II не разглядели выдающегося деятеля, как не поняли, что революция 1905–1907 гг. была успешной.

Что делал всю свою жизнь этот человек? – Реформы, необходимые и выстраданные Россией. Какие реформы? – К примеру: разрешил публичную политику и свою самодержавную власть ограничил. И не мешал, а помогал Витте во второй половине 90-х. И не мешал, а помогал (что бы там ни было) Столыпину во второй половине 900-х. Скажут: он все это совершал вынужденно, он не хотел никаких преобразований. Быть может. Но ведь совершал. Без особой крови, заметим. Что есть абсолютная редкость в России.

Как все мы легкомысленно – и по отношению к этой эпохе, и к этому человеку – забываем, что именно тогда и при нем Россия пережила свой золотой социальный век. Феноменальный подъем экономики (кровавый успех сталинских пятилеток оказался на самом деле пирровым); рост и расцвет городов (а не бездушно-казарменная урбанизация а-ля советик), блеск свободной науки и университетов (а не шарашки и идеологический кляп гуманитариям); общественное самоуправление снизу доверху по всей империи – строилась великая русская демократия; происходило приспособление общины к новой эпохе (ее внутренняя эволюция тоже проходит мимо нашего знания об этом времени; община же постепенно двигалась к эффективной и надежной и в общественном, и в хозяйственном отношении форме самоорганизации) при параллельном становлении индивидуально-частноправовых земельных институтов; совершенствование правовой системы (судебной прежде всего); современное трудовое законодательство; мощный прогресс институциональной системы и свертывание произвола, насилия; искусство, философия, поэзия… Все это было при нем. И с аллюзией на «эпоху великих реформ» Александра II (так ведь принято – не забывают царя-освободителя) я скажу – «эпоха великих преобразований» Николая II (царя-мученика; и за них тоже; кстати, реформатором был и его дед по материнской линии – король Дании Христиан IX).

Но прежде всего Николай II был реформатором власти, т.е. системообразующего элемента Русской Системы. Он деперсонализирует ее, разрушает важнейший принцип ее многовековой экзистенции. Уходит в privacy – и этот процесс длится на протяжении всего его царствования. То есть в частную жизнь, семью, в свой, николаевский, мир. Этот уход на самом деле для России не менее значим и значителен, чем уход Льва Толстого. Оба они сигнализировали о конце старой – петербургско-московской, западнически-славянофильской – России. И оба, кстати, поплатились и расплатились за свои уходы. Толстой был предан анафеме и отлучен от церкви. Так Россия ответила на попытку ее духовного реформирования. Николай Александрович был свергнут и расстрелян. Так Россия ответила на попытку ее властно-социального реформирования.

Конечно, Николай II не хотел разрушать самодержавия. Всю свою жизнь он вынужденно (перед превосходящими обстоятельствами) отступал. Наверное, и не догадывался, что происходит. Не исключено: полагал все эти думы, партии, свободы временными, данными им на время. Но это, так сказать, на властно-политическом уровне. Основной же процесс – де-сакрализации, демифологизации, деперсонализации – шел во властно-метафизическом измерении.

Иван Грозный, Петр I, Екатерина II убивают или хотят каким-то образом избавиться от своих детей (вообще близких) во имя – как им казалось – России. На самом деле – Власти. Николай II жертвует всем (Россией, самодержавием) – как нам кажется – во имя сына и семьи (жены, в первую очередь). То есть жертвует Властью во имя privacy. Жутко-символичным представляется то, что два царевича Алексея – Петрович и Николаевич – убиты в восемнадцатом году. Семьсот и девятьсот восемнадцатом. И в эти двести лет, что лежат между двумя убийствами, Русская Власть прошла путь от высшего пика своей персонализированной моносубъектности до полной утери, утраты, сдачи всего этого. До деперсонализации и десубъективизации…

Здесь уместно вспомнить, что говорили о современном типе власти, зафиксированном в форме «state» (это совсем не то, что у русских зовется «государство»), выдающиеся французские политические теоретики Морис Дюверже и Жорж Бюрдо (не путать с Пьером Бурдье!). Я не раз уже приводил в своих работах эти их слова, но и сейчас без них не обойтись. – М. Дюверже, развивая тему принципиальной безличности современной власти, называет правителей «слугами», «должностными лицами». По его мнению, state 6 тем совершеннее, чем state-«идея», state-«абстракция» отдельнее, отдаленнее от конкретных носителей власти (3, с. 21).

6

Разумеется, Дюверже пользуется французским «l’etat», мы же, даже в пересказе его идей, позволим себе более употребительное ныне английское «state».

Ж. Бюрдо пишет: «Люди изобрели государство (l’etat), чтобы не подчиняться другим людям» (1, с. 15). Поначалу они не знали, кто имеет право командовать, а кто нет. И потому пришлось придать власти политическую и правовую форму. «Вместо того чтобы считать, что власть является личной прерогативой лица, которое ее осуществляет, они разработали форму власти, которая независима от правителей. Эта форма и есть государство» (там же, с. 10). Согласно Бюрдо, state возникает как абстрактный и постоянный носитель власти. По мере развития этого процесса правители все больше и больше предстают в глазах управляемых агентами state, власть которых носит преходящий характер. «В этом смысле идея государства (l’etat) есть одна из тех идей, которые впечатляющим образом демонстрируют интеллектуально-культурный прогресс… Ведь отделение правителя, который командует, от права командовать позволило подчинить процесс управления заранее оговоренным условиям. В результате стало возможным оградить достоинство управляемых, которому мог наноситься ущерб при прямом подчинении какому-нибудь конкретному человеку» (там же, с. 15).

Кстати, и конституция возможна (т.е. действенна и необходима) только при такой и для такой власти. Конституция является формулой и формой такой власти. Обязательная предпосылка конституции – возникновение абстрактно-безличностной власти. Суверенитет должен отделиться от лица – персонификатора власти.

Европейская история неоднократно демонстрировала нам процесс отделения суверенитета от лица путем отделения головы этого лица от туловища – Карл I, Людовик XVI… Иными словами, формирование state проходит через обряд инициации – «обрезание» суверенитета в виде головы у монархической власти. Американский исследователь А. Хардинг пишет: «Английская революция показала, что суверенитет, «сосредоточенный» в короле, может находиться и в другом месте. 19 мая 1649 г. в ходе пуританской революции парламент провозгласил: «Народ Англии… постановил быть политическим сообществом и свободным государством (state) и отныне управляться как политическое сообщество и свободное государство (state) высшей властью этой нации – представителями народа в парламенте». Джон Мильтон назвал короля «врагом народа» (4, с. 70).