Твоё слово

Может он в собачью какашулю наступил и теперь грустит, и если так, то подробности мне не сильно интересны. А может, его бросила жена, и тогда мне придется слушать тоскливую бессмысленную историю о том, как он несчастлив и как несправедлива жизнь, и тогда уж лучше послушать про собачьи какашули, которые кто-то злостно оставил вот прямо специально у него на дороге с единственной целью — испортить ему обувь и настроение. Короче говоря, я была уверена, что не хочу знать, из-за чего от него веет вселенской тоской с налетом гордого смирения жестокой судьбе.

Но откуда-то же во мне взялся порыв его спросить, хотя это однозначно не принесет мне никакой пользы. А этот вопрос: у тебя что-то случилось? — я задавала только когда допускала, что информация может быть полезна, ну или хотя бы интересна.

Ладно, потом разберусь, на кой черт мне оно надо.

М-м-м… Раш? — позвала я, он повернул ко мне невыразительное лицо, которое я бы ни за что не узнала в толпе, — у тебя…кхм, что-то, — давай, Шура, рожай! — что-то случилось?

Я чувствовала себя так, будто только что избавилась от мучительного запора. Появилось такое странное облегчение и при этом мелкая дрожь, как когда ты сильно напрягаешь все мышцы, а потом резко расслабляешься. Не знаю почему и зачем, но, кажется, я была готова героически выслушать его нытье. И меня даже немного воодушевляло, что он мне что-то расскажет, а я потом не напишу об этом в газете. Это было странно и как будто бы неправильно. И от этого волнующе.

Что-то подобное я испытывала, когда разрешила где-то лет в пятнадцать или шестнадцать какому-то мальчику на класс старше потрогать свою грудь после уроков в пустом классе. Когда этот прыщавый извращужка с ошалевшими от весны и подростковых изменений гормонами спросил, может ли от пощупать сиськи, я сначала, конечно, хотела сказать твердое «нет».

Ну, потому что хорошие девочки не дают незнакомым мальчикам щупать сиськи в пустом классе. Но буквально за день до этого Олежина мама, в очередной раз решившая пройтись мне по ушам на тему того, какая моя мать потаскуха, рассказывала, как себя должна вести хорошая девочка и что с ней станет, если она перестанет быть хорошей.

И неожиданно для этого мальчика я дала добро на легкий петтинг, ощущая удовольствие от того, что мне класть болта на то, как должна вести себя хорошая девочка, и заодно на Олежину маму, которой я потом этот перфоманс описала в мельчайших подробностях, разве что немного приукрасив. И это ощущение порочности, бунта против привычного и налета осознанно задавленной стыдливости меня тогда неплохо взволновали.

Сейчас, задавая Рашу вопрос о том, чем вызваны его переживания, задавая этот вопрос, не имея никаких скрытых мотивов и расчетов получить какую-то пользу, задавая, чтобы он мог — прости господи! — облегчить душу, я чувствовала себя так, будто совершенно отбилась от рук! Это было настолько интимно, что я, кажется, даже раскраснелась. Я ожидала, наверное, почти всего — любую историю, от зевотно-унылых переживаний о том, что его никто не понимает до секретной информации о грядущем вторжении пришельцев — но не того, что он мне сказал.

— Ты. Со мной случилась ты, — выдавил он.

— Что, прости? — я совершенно не поняла его. Надеюсь, это не признание в любви?..

* * *

Раш, слегка раздраженный тем, как прошел разговор с коронованным племянником, привычно проветривал голову, гуляя по улочкам Высокого. Рашу очень хотелось разозлиться на Ярма всерьез, не чувствовать никаких угрызений совести за то, что решился сделать, но он не мог.

Потому что понимал: Ярму тяжело. Привязанность к своему дитя — инстинктивное, естественное и абсолютное чувство у таких, как он.

Драконы — единственная истинно магическая раса во всем мире: инстинкты у них, в отличие от тех же оборотней были построены не столько на наличии животной ипостаси — которая в научном понимании этого слова животной ипостасью и не была — сколько на реакциях на магическую составляющую мира, которая нитями пронизывает каждое существо, каждый предмет — магией заряжен сам воздух; и драконы, не нуждающиеся ни в каких ритуалах, схемах, расчетах и любых других манипуляциях для взаимодействия с магией мира, но зависимые от нее всем своим существом, имели специфический набор реакций — магические инстинкты. Одним из них была крепкая порой необоснованная симпатия к существам с наиболее схожими магическими источниками. Поэтому у драконов крепкие семьи и преимущественно очень хорошие внутриродовые отношения. Родители не могут не любить своих детей, потому что их магия созвучна.

Но Энри — не магическое существо. И никакой инстинктивной любви к нему нет ни у одного его родственника, даже у самого Раша. И Ярролим — дитя своей культуры, снисходительно относившийся к младшим расам и почитающий все драконье — абсолютом, нормой, а все отличное — неким, пусть порой и незначительным и не оправдывающим ненависть, насилие и эксплуатацию, но все-таки отклонением от нормы, не понимал, как относиться к Энри.

Его нормальная родительская любовь — драконья любовь, и иной он просто не знал. Он не понимал, как любить этого сына, но не любить не мог. Ведь ничего не испытывать к своим детям могут только люди и никакие иные существа, а он дракон — любовь дракона к своему ребенку абсолютна, люди и драконы — как две крайности. И любая схожесть с самой младшей, самой слабой расой — довольно унизительна. Ярм не знал, как относиться к сыну, но и оторвать его от себя не мог.

Рашу было совершенно искренне жаль своего племянника, он прекрасно понимал, что мальчика ни в коем случае нельзя признавать, но и запирать его в башне и держать при себе, не имея цели приблизить по-настоящему — не решение. Это отсутствие решения. Решения, которое должно быть принято, так или иначе. И если это не сделает Ярм, это просто сделает кто-нибудь другой. Например, Раш.

В общих чертах, он уже набросал план похищения, осталось договориться кое с кем, найти подходящее местечко, может где-нибудь на окраине Содружества, может еще подальше, и дождаться подходящего момента. С одним своим давним знакомым, еще со времен, когда Раш координировал одну из групп Теневого Министерства, можно было переговорить как раз сейчас. Время до рассвета еще было, так что мужчина завернул в сторону Горького переулка.

Улицы горели магическими огнями, которые оставляли причудливые блики на стенах домов и дороге; взрывы смеха — раскатистого, визгливого, мелодичного — переплетались нитями с постоянно, непрерывно текущим то тут то там шепотком, разбавляясь иногда сдавленными криками и стонами, на которые никто не обращал внимания; разумные существа, одновременно до предела раскрепощенные, не сдерживаемые границами закона, и настороженно-замкнутые, глядящие на каждого встречного цепко и настороженно. Тут было достаточно тех, чьи лица скрыты мороком, и окружающих совсем не удивляло наличие теней, за которые не зацепится взгляд.

Раш спокойно и уверенно прошел по знакомой узкой улочке, завернул в тупик между домами и спустился в подвал одного из домов по грязной каменной лестнице.

С Ловким Раш познакомился лет пятьдесят назад, когда тот подделал для одного довольно важного с точки зрения внешней политики документика императорскую печать. Заметил он это по чистой случайности, но все-таки заметил — и с последствиями безболезненно разобраться сумел.

И была у Аррирашша одна такая нехорошая черта: когда какой-нибудь разумный его заинтересовывал, Раш был склонен забывать о том, что он представитель правящего рода, приличных лет представительный мужчина, и становился не лучше любопытного мальчишки. О том, что договор с Норвеским Королевством, над которым бились около пяти лет чуть не пошел прахом по ветру из-за потрясающе ловко подделанного документа, подделанного, в общем-то мальчишкой — забавы ради и чтобы доказать, что может, а не пальцем деланный, Аррирашш никому говорить не стал! Просто потратил пару ночей на то, чтобы перепроверить печати на всех самых важных бумагах, побродил в кругах противников установления дружественных отношений с закрытым человеческим королевством и вышел на Ловкого, с которым тут же и задружился.

— Раш! — тут же узнал его лис, стоило переступить порог его мастерской, — а я — веришь, нет? — только о тебе вспоминал! «Дно Империи» — это ж твоего пьяного котенка газетка, да?..

— Ариэль опять кому-то не тому на подпитии глаз подбил? — Раш устроился на дорогущем, но ободранном диване, пока Ловкий доставал ему из шкафа последнюю чистую чашку для чая.

— Насколько я знаю, пару недель назад ему жена глаз подбила, и он теперь в завязке, — поделился лис, — нет, я не про него — он скорее всего сейчас страдает в своем кабинете, с тоской глядя на травяной сбор. Я об их новенькой. Та, которая активно поднимает начальству настроение, пока он в завязке. Кажется, она решила не примыкать к кому-то одному, а гадить всем без разбора, и ненавидят ее уже почти все слои населения, кроме разве что вашей братии, до которой она еще не добралась, да таких же беспринципных, как она, но они скоро доберутся до нее, когда на Горьком объявит цену кто-нибудь очень обиженный ее писаниной, — лис лукаво, как умеют только оборотни его вида, улыбнулся, поставив перед Рашем поднос с чаем и пирожками, — признавайся, ты же не мог пройти мимо такой чудачки, да? Я же тебя знаю!