Твоё слово

Было жарко и влажно. Комната утопала в тени, но магические огоньки я зажигать не собиралась. А то сразу станет уютно и мило, а мне сейчас не уютно и не мило. Я, не вставая, прямо по ковру, покатилась в сторону сумки, переворачиваясь с боку на бок. В сумке была коробочка с сигаретками, которую мне неделю назад подарил главред вместо премии, причем с таким видом, будто я должна скакать от радости и целовать его в обе щеки. Когда я попросила отдать мне деньгами, он назвал меня дурой и сказал, что это на черный день, и с моим характером у меня их будет много, и я ему еще спасибо скажу за предусмотрительность.

— Спасибо, начальник! — сказала я в пустоту, признавая, что была не права.

На деревянной коробочке была нарисована симпатичная синяя гвоздичка. Мне нравилось, как охра дерева сочеталась с бирюзовой краской, которой был раскрашен цветок. Это сочетание цветов напоминало мне… да, один из снов, кажется… там были часы похожей расцветки!

Я открыла и понюхала. Пахло горько гвоздикой. То, что надо! Горький вкус в горький день. В углу, на камине, которым пока не было нужды пользоваться, лежали спички. Маленькая картонная коробочка была запылена, но мне было все равно, что на пальцах остался грязный след — чиркнула и затянулась гвоздичной сигаретой, поднеся кончик к огоньку. Кашлянула пару раз для приличия и пошла тоскливо смотреть в окно, потому что все приличные дамы должны, томно затягиваясь сигареткой, тоскливо смотреть на затянутое тучами небо из окна, когда их никто не понимает. Чем я хуже?

Скидывая пепел в чашку с недопитым вчерашним чаем, я пыталась проанализировать, что происходит, как я к этому отношусь и что делать дальше. В душе ворочалась и ворчала обида, мешавшая думать трезво. Хотелось пойти, схватить Раша за грудки и трясти, трясти со словами: «Ну я же старалась! Старалась! Как умела!».

А чего я старалась? Старалась не брать дела, которые по моим прикидкам могли быть проблемными. Ну, в моем понимании этого слова. Я отказалась от нескольких довольно денежных заказов, оправдывая себя тем, что мне они просто не интересны, но в голове мелькало то, от чего я старательно отмахивалась. Что им будет приятно, что я так поступила. Глупо. Они же об этих заказах даже не знали, поди!

Итак, мысль первая: мне немножко, где-то очень-очень глубоко в душе хотелось угодить Рашу. Но так, чтобы он не знал, что мне этого хочется, но при этом оценил мои порывы. Кошмар.

Мысль вторая: мне не все равно, что они думают, настолько, что я готова тратить время и силы на споры и потом еще долго не могу успокоиться. Такого со мной, по-моему, вообще еще никогда не было, по крайней мере, в осознанном возрасте. Кошмар!

— Шура, — Ева постучала в дверь и я кинула окурок в чашку с чаем; ничего, потом помою… или новую куплю, — можно войти?

Я открыла дверь. За порогом стояла Ева с подносом с чаем и пирожками. Я пообещала себе, что, что бы она ни сказала, не буду спорить. Спорят только дураки. Нет смысла тратить нервы. Я все равно ничего не докажу.

— Я хотела поговорить с тобой…

— Конечно, — улыбнулась я, — только у меня немного неприбранно!

Ева оглядела мою заваленную комнату со слегка натянутой улыбкой, керамические глаза чуть блестели в темноте. Она села в кресло с едва слышным скрипом.

— Извини, давно пора смазать шарниры — да руки все не доходят.

— Ага, — я уселась прямо на ковер напротив нее; ветер закружил по комнате, вздувая занавески и играясь с листами бумаги, — спасибо за чай.

— Не за что, милая, — она поправила юбку, глядя на свою деревянную руку и не поднимая взгляд, — я вот что хотела сказать — тебе может быть неприятно это будет услышать — но ты все-таки не совсем права в этой ситуации, — я молчала, и Ева, поняв, что я не собираюсь это отрицать, продолжила, — ты еще совсем юная девочка и одна в этом городе, и Раш, в некотором смысле, взял над тобой опеку, понимаешь? И мы все тоже, потому что ты такая милая. Но мы волнуемся за тебя и стараемся оградить тебя от проблем, и нас всех немного расстраивает, когда ты как-будто бы назло продолжаешь их искать. Я понимаю, что ты вовсе не специально. Просто ты привыкла, что тебе везет, и не думаешь о возможных последствиях. Но, знаешь, везение тоже порой заканчивается…

Она говорила, говорила, но я ее почти не слушала. Опека? Мне что, пять лет?

Мысль третья: они не принимают меня всерьез, и считают, что знают лучше, как мне жить, и обязали меня слушаться, обосновывая это своим волнением. Кошмар…

— Я вижу, что ты меня не совсем услышала, давай мы все успокоимся и вечером поговорим?

— Хорошо! — улыбнулась я, закрывая за ней дверь.

Я допускала, конечно, что они тут все старше, умнее, опытнее и дальше по списку. И даже знала, что так и есть. Но на самом деле это значило только то, что они старше, умнее, опытнее и дальше по списку. И ничего больше.

Они могут думать что угодно обо мне и моем раздолбайстве, но каких-то особых прав на мою жизнь им это не дает вот вообще ни разу. И их волнение — это их эмоции, и меня они к чему не обязывают. Я и так старалась, насколько могу, фильтровать темы для статей. Но видимо это было зря. Я как будто сделал первый шаг назад, позволив им думать, что я и дальше буду отступать, если они посчитают, что надо. Я не хочу выстраивать свою дальнейшую жизнь, опираясь на то, насколько Раша или Еву взволнует тот или иной ее аспект.

За окном сверкнула молния, на секнду осветив комнату. Город как будто примолк в ожидании, и вдруг громыхнуло так, как будто разорвало небо. Начал накрапывать дождик. Я подползла к окну. От недосыпа заслезились глаза. Было обидно, но я не знаю точно, из-за чего. Как-то это по-дурацки. Пока я была маленькой, все бежали, сверкая пятками от возможности взять надо мной опеку, а теперь вот целая очередь: мама, папа и два брата-акробата.

Но мне-то это уже не нужно. Я уже давно сама со всем разобралась, и эта забота теперь вызывает только недоумение и легкое раздражение.

Мысль четыре: я съезжаю. Кошмар.

Я посмотрела на посылку с заказом, которую мне передал старик Лука. Если отработаю, денег должно хватить на вполне приличный вариант где-нибудь поближе к издательству.

Небо еще раз громыхнуло, и тут же вослед дождь за окном полил стеной, со злостью барабаня по крыше. В комнате стало еще темней, звуки бесконечного количества капель, разбивающихся о черепицу прямо над моей головой заполнили пространство. Я все-таки зажгла магический огонек, осветивший пространство на метр вокруг меня и открыла коробку. Прочитала письмо с предложением разоблачить коррумпированного члена Городского Совета, прослушала записывающие камушки, прислоняя их прямо к уху, чтобы было слышно хоть что-то в звуках весенней грозы. Выглядело все так просто и однозначно, что наваливалась тоска. Я решила, что не буду торопиться, тем более голос этого барона Арино мне понравился: веселый, злой и очень осмысленный. Такой голос не может принадлежать кому-то глупому.

О морально-этической стороне вопроса о нормальности взяток мне, выросшей в российской действительности, где взятки — неотъемлемая часть культуры и менталитета во всех слоях общества, вообще сложно было судить.

Практически всех моих знакомых в этом отношении всегда шатало по крайностям: либо взятки это зло, зло, зло; либо — так устроен мир, не мне его менять, пойду дам денег врачу из роддома, где будет рожать моя жена.

Я пока никакой твердой принципиальной позиции на этот счет себе не придумала, тем более что в придумывании твердых принципиальных позиций я никогда не была сильна. В большинстве случаев, мне всегда было легко понять аргументы разных сторон и представлять какую-либо из них, признавая логичность приличной части доводов оппонентов, выглядело скорее как кривляние. Кривлянием я, конечно, тоже порой занималась, но исключительно забавы ради. Эмоции редко застилали мне взгляд настолько, чтобы я могла всерьез встать в позу и доказывать какую-ту одну точку зрения, причем искренне. Ну вот сегодня такое со мной случилось.