Творение. История искусства с самого начала

Эти новые образы стали мощными символами откровения христианской веры. Наполненные магической энергией живописные изображения поднимали над головой и несли во время процессий, как римские императорские штандарты, или вывешивали на стены города, чтобы отпугнуть врагов. На них стали молиться, веря, что они способны исцелить от болезни, принести удачу или обеспечить небесное покровительство. Некоторые из них буквально считались возникшими по волшебству. Так называемые нерукотворные образы (ахиропииты), как предполагалось, просто появлялись из ниоткуда и были наделены теми же магическими свойствами, что и мощи святых — кости, волосы или целиком отрезанная нетленная рука, — которым поклонялись, вероятно, как физическим символам духовного присутствия.

Самым известным из этих чудодейственных образов был образ Иисуса из Назарета — Спас Нерукотворный, или Мандилион (слово, обозначавшее особый тип ткани в Византии) из Эдессы. По легенде, он был послан царю Авгарю, правителю Эдессы (на территории нынешней Турции), когда царь обратился к Иисусу, попросив приехать и вылечить его от недуга. Вместо этого ученик Христа Фаддей привез от Иисуса посылку с чудотворным образом. Говорят, образ позднее защитил Эдессу от нападения персов, но впоследствии был утерян, после того как крестоносцы увезли его в Париж, что только усиливает интерес к легенде [133] . Со времен жизни Христа, как считалось, сохранились и другие подобные изображения, например, образ, возникший после того, как святая Вероника отерла пот с лица Иисуса, когда тот поднимался на Голгофу: он известен как Плат Вероники (причем ее имя происходит от латинского vera icona, то есть «истинный образ»).

133

Kitzinger E. The cult of images in the age before Iconoclasm // Dumbarton Oaks Papers, 8. 1954. P. 83–105; Nicolotti A. From the Mandylion of Edessa to the Shroud of Turin: The Metamorphosis and Manipulation of a Legend. Leiden, 2014.

Чудотворные иконы, защищавшие города и исцелявшие царей, были мощным средством распространения христианства, а также почвой для вымыслов и легенд. И всё же вскоре это привело к обратной реакции: не является ли такое увлечение образами, которое приписывает им сверхъестественные свойства, уходом от истинного богопочитания и веры? Не являются ли в таком случае поборники этих чудес отступниками от истинной веры, как сказано об этом в самой Библии (как мы знаем, книги очень скудной на визуальные образы)? Подобные аргументы постепенно накапливались, вызывали всё большее недовольство и, наконец, привели к решительным действиям: в течение VIII и IX веков многие живописные и скульптурные религиозные изображения разбивались и уничтожались. Это была первая волна христианского иконоборчества.

С точки зрения иконоборцев (а в 726 году иконоборчество стало официальной политикой Византии), все изображения были ложными идолами, искажающими христианское учение. Изобразить Христа значило отвергнуть его истинную, божественную неизобразимую сущность. Иконоборчество, по сути, стало возрождением ветхозаветного запрета на «всякое изображение», объясняемое ревностью Бога к поклонению «другим» кумирам. Кроме того, на него оказало влияние и недоверие к образам со стороны другой религии — одним из постулатов ислама является запрет на любое фигуративное изображение.

Ислам был великой силой, возникшей на юге Аравии и к середине VII века завоевавшей Египет и Сирию. В 717 году, всего за десять лет до первого всплеска иконоборчества, арабские войска безуспешно осаждали сам Константинополь. Византийская столица устояла, однако силу ислама было уже невозможно игнорировать [134] . Церковь в это время разрывали внутренние противоречия. Даже в самом соборе Святой Софии рабочие по приказам иконоборцев сдирали мозаичные изображения Христа и его апостолов со стен и заменяли простыми крестами и другими символами, исключавшими «идолов».

134

King G. R. D. Islam, Iconoclasm, and the declaration of doctrine // Bulletin of the School of Oriental and African Studies, University of London. Vol. 48. No. 2. 1985. P. 267–277.

Защитники христианских изображений — иконопочитатели — рассматривали их как окна, открывающие людям божественное послание, а не как реальные воплощения Христа. Это движение возглавил араб-христианин из Сирии Иоанн Дамаскин, который, сидя в монастырской келье с видом на Мертвое море, написал «Три защитительных слова против порицающих святые иконы». Поскольку Христос сам был образом Бога, писал Иоанн Дамаскин, значит, дозволительны и христианские образы как «напоминания» о природе Бога и о христианских притчах. Образ может быть подобен своему предмету, однако между ними всегда есть различие: изображение человека «не живет, не размышляет, не издает звука, не чувствует, не приводит в движение членов» [135] .Тварные образы и видимая красота необходимы, чтобы указать путь к постижению скрытой божественной истины. Довод о том, что священный образ не обязательно должен иметь божественное или чудесное происхождение, но может быть созданием человеческих рук, стал новым шагом в развитии идеи «искусства», которая будет задавать тон в западном мире в последующие столетия. И сама сила образа, и его ограниченность должны рассматриваться как следствие рукотворности творения, а не как данные свыше.

135

Иоанн Дамаскин. Три слова в защиту иконопочитания / пер. А. Бронзова. СПб., 2001; Runciman S. Byzantine Style and Civilisation. Harmondsworth, 1975. P. 83–84.

Всего через 30 лет после того, как иконоборчество стало официальной политикой Церкви, и после многочисленных случаев бессмысленного уничтожения икон и гонений, в 787 году от этой политики наконец отказались благодаря Ирине Афинской, которая на тот момент была регентшей, а впоследствии — единоличной правительницей Византийской империи [136] . Однако, несмотря на то что Ирина боролась за присутствие икон в монастырях и церквах, она не смогла остановить вторую волну иконоборчества, которая пришла примерно через 30 лет и впоследствии тоже была отменена, на сей раз при императрице Феодоре, супруге императора Феофила, сочувствовавшего иконоборчеству. Только после смерти своего супруга в 843 году Феодора смогла отказаться от его жестокой и разрушительной политики, раз и навсегда обуздав деструктивное буйство иконоборцев. Таким образом, в поворотный момент на защиту икон встали две могущественные женщины, прекрасно осознававшие и свою власть, и ее границы. Помимо того, легенда гласит, что первое же деяние иконоборцев — снятие изображения Христа с главного въезда в Константинополь, ворот Халки, было встречено негодованием огромной толпы разгневанных женщин [137] .

136

Runciman S. The empress Eirene the Athenian // Medieval Woman / ed. D. Baker. Oxford, 1978. P. 101–118.

137

Cormack R. Women and icons, and women in icons // Women, Men and Eunuchs: Gender in Byzantium / ed. L. James. London, 1997. P. 24–51.

Лимбургская ставротека. Внутренняя часть с реликвией (слева), верхняя часть (справа). 968–985. Дерево, золото, серебро, эмаль, драгоценные камни, жемчужины. 48 x 35 см

Столетия, последовавшие за восстановлением при Феодоре икон и изобразительных ремесел (с середины IX до середины XIII века, так называемый средневизантийский период), стали золотым веком для константинопольских мастерских. Вновь вспыхнувший интерес к старым римским изображениям сочетался с еще более изощренными техниками создания роскошных предметов для Церкви и империи. Сверкающие смальтовые мозаики раннехристианских художников нашли свой отклик в небольших изящных предметах, драгоценных украшениях и ларцах для хранения реликвий — реликвариев, созданных в технике перегородчатой эмали. В ячейки из тончайших золотых лент на золотой пластине-основе засыпали эмалевый порошок, который плавился при высокой температуре. Одно из самых замечательных изделий в этой технике — ставротека (реликварий, предназначенный для хранения фрагментов деревянного креста, на котором был распят Иисус: слово происходит от греческого «ставрос» — «крест» и «теке» — «коробка, вместилище»), созданная в Константинополе и кропотливо украшенная образами Христа, Девы Марии, святых и ангелов. Труд мастера и дороговизна работы только подчеркивали чудотворную силу находящихся внутри реликвий, в том числе фрагментов ткани, которой был спеленат Иисус-младенец, и савана, в который он был завернут в гробу. Драгоценные камни, золото и тонкая ручная работа в представлении византийцев являлись достойными эквивалентами этих великих духовных предметов, устанавливая прямую связь между великолепием императорского двора и славой христианской церкви.

Давид сочиняет псалмы в присутствии Мелодии. Миниатюра «Парижской псалтыри». X в. Темпера, сусальное золото, пергамент. 20, 3 x 18 см (размер изображения)

Отказ от иконоборчества также привел к новой волне увлечения богато иллюминированными манускриптами — рукописными книгами. Одним из самых поразительных примеров такого рода стала Псалтирь (книга псалмов), созданная в Константинополе в конце X века, вероятно, в правление императора Константина VII Багрянородного [138] . Страницы этой Парижской псалтири (названной по ее нынешнему месту хранения) украшены сценами из жизни царя Давида, царя-поэта, столь любимого византийскими императорами. Красочная миниатюра Давида — сочиняющего псалмы и похожего на Орфея, который зачаровывает зверей (овец, коз и собаку) своей лирой, — и сопровождающей его фигуры Мелодии представляет собой жизнерадостный ответ всем тем, кто желал уничтожить любые образы. Фон изображения с атмосферными голубыми горами вдали напоминает классический пейзаж, похожий на те, что мы видели на стенах римских вилл времен Адриана. Как и в случае с серебряными блюдами, изготовленными для императора Ираклия четырьмя столетиями ранее, Парижская псалтирь — будучи произведением аристократического искусства, созданным для императора, — включает в себя сцены из жизни идеального правителя, царя-поэта, способного своей творческой силой повелевать даже природой [139] . Парижская псалтирь — это хвалебный гимн византийскому владыке.

138

Buchthal H. The Miniatures of the Paris Psalter. London, 1938; Weitzmann K. Der Pariser Psalter MS. Gr. 139 und die mittelbyzantinische Renaissance // Jahrbuch fur Kunstwissenschaft, 6. 1929. P. 178–194.

139

Maguire H. Style and ideology in Byzantine imperial art // Gesta. Vol. 28. No. 2. 1989. P. 219.

Это был золотой век не только для константинопольских мастерских, но и для политических успехов империи, время расширения и консолидации, когда вновь возвращались территории, утраченные в период иконоборческих раздоров. Слава Византии на пике ее могущества распространялась и на соседние страны. Христианство вместе с его системой образов пошло на север, достигнув славянских народов Балканских стран, включая Болгарию и Сербию, а также восточных славян Киевской Руси (которая охватывала части нынешних России, Беларуси и Украины) и западных нормандских королевств Сицилии и Южной Италии [140] .

140

Evans H. C. Christian neighbours // The Glory of Byzantium. Art and Culture of the Middle Byzantine Era A. D. 843–1261. Exh. cat., Metropolitan Museum of Art, New York / eds. H. C. Evans, W. D. Wixom. New York, 1997. P. 273–278.

Самый незаурядный отклик константинопольский стиль нашел в северных странах в конце X века, после обращения в христианство восточнославянских народов. Христианство было признано официальной религией Киевской Руси князем Владимиром (чьи послы были так восхищены убранством собора Святой Софии), который укрепил связи с Константинополем, женившись на Анне, сестре византийского императора Василия.

Одним из наиболее почитаемых образов, пришедших на Русь из Византии, стало небольшое изображение Богородицы с Младенцем XII века, исполненное необычайной нежности: эта икона хранилась в городе Владимире и поэтому называется «Богоматерь Владимирская» (Владимирская икона Божией Матери). Для владимирских иконописцев она стала иконографическим типом, названным «Умиление»: голова матери печально и заботливо склоняется к сыну. В ней воплотился совершенно не римский дух человеческого сочувствия, одухотворенного знания, который когда-то, сотни лет назад, впервые появился на синайских иконах и неустанно копировался художниками.