Твоя... Ваша... Навеки

По крайней мере, не похоже, чтобы Арсенио и Байрон говорили с Клеоном обо мне и о сложившейся ситуации, пусть мысль эта и не приносит облегчения.

Днем вдруг объявляется Шериль, беседует о чем-то наедине с Эваном, неимоверно раздражая волчицу самим фактом присутствия на ее территории. К счастью, Шериль не задерживается, а брат наотрез отказывается отвечать на вопрос, зачем эль Ясинто приходила вообще.

Вечер я провожу дома, чем вызываю удивление уже у Эвана и Тессы. Тем не менее, замешательство их тоже не длится долго: оба слишком задумчивы, несколько напряжены — каждый явно скрывает что-то, чем не желает делиться с другим, — и чуть рассеянны, чтобы уделять повышенное внимание всему, что не касается напрямую предмета их размышлений.

На следующий день — во имя Лаэ, неужели маскарад уже сегодня? — вскоре после ухода Тессы Эван сообщает внезапно, что собирается поехать на работу. Говорит, что он прекрасно себя чувствует и полностью восстановился после ранения, что пора заканчивать сидеть бесцельно дома и вернуться наконец к своим обязанностям. Но добавляет, что сегодня он только заедет в «Быстрее ветра», поздоровается с сотрудниками и расскажет о возвращении своем и прежних порядков — Финис не может замещать отсутствующего начальника вечно, — а после заглянет еще в кое-какие места. Домой приедет до бала, нельзя, замечает нарочито небрежно, пропустить важное это событие. Однако волчица преисполняется таким восторгом от мысли, что Эвана не будет дома, что я едва обращаю внимание на эту фразу.

Наверное, всему виной полнолуние.

Или желание отвлечься от собственных мыслей, тяжелых, давящих, и странное нежелание же упускать столь удачную возможность.

Или все сразу.

Как только брат покидает дом, я отпускаю Дороти до вечера. Горничная порядком удивлена и растеряна, она неуверенно, нерешительно возражает, ссылается на незаконченные дела, но я фактически выталкиваю ее за дверь, опасаясь не успеть до прихода Клеона. Впопыхах меняю домашнее платье и невыразительное, скучное повседневное белье на шелковую сорочку пособлазнительнее и черные чулки, накидываю поверх халатик и распускаю волосы, жалея, что времени на более основательную подготовку не хватает. Никогда прежде я не суетилась так перед визитом мужчины, однако суета эта мне по нраву, она, словно наркотический дурман, обещает радость и блаженство, позволяет отвлечься, забыться, не думать о том, о чем нельзя не думать.

Клеон приезжает не слишком рано — и хорошо. Не хотелось бы совсем ничего не успеть или, того хуже, чтобы инкуб столкнулся ненароком с Эваном. Когда раздается звонок, я уже в холле, провожу ладонями по халату и волосам, убеждаясь, что выгляжу должным образом. Затем включаю канал связи, приглашаю гостя в дом и дезактивирую замок на воротах. Чувствую изумление Клеона — обычно отвечает Дороти, услышать мой голос он не ожидал, да в доме нашем не был ни разу. Едва инкуб минует ворота, активирую замок и отступаю от двери.

Створка открывается медленно, с опаской будто. Клеон замирает на пороге, оглядывает настороженно холл, замечает меня и изменяется в лице. Входит, прикрывает дверь.

— Рианн?

— Не узнал? — я позволяю себе удовлетворенную, каплю провокационную улыбку.

— Узнал, но…

— Не нравится? — делаю плавный шаг навстречу инкубу, обхватываю его лицо ладонями и целую.

Он несколько растерян, удивление и недоверие подавляют иные чувства и реакции, но волчицу не останавливает незначительная эта мелочь.

Только не сегодня.

Клеон отстраняется первым, смотрит на меня, словно впервые видит, словно ожидает подвоха, неприятного сюрприза, притаившегося за углом.

— Где Эван?

— Уехал на работу. Вернется не скоро.

— А ваша горничная?

— Я отпустила Дороти до вечера.

— Весьма… предусмотрительно.

— Разумеется.

Мои ладони соскальзывают на плечи мужчины, я прижимаюсь к нему всем телом, даю почувствовать в полной мере, сколь тонок, ничтожен тот слой одежды, что был нынче на мне.

Шелк и снова шелк.

И ничего больше.

Замешательство не длится долго — я бы сильно удивилась, если бы инкуб оттолкнул меня сейчас и завел речь о необходимости бесед и платонических отношений. Взгляд меняется, тяжелеет, Клеон впивается в мои губы жадным поцелуем, что усиливает во много крат предвкушение, поднимает волну желания, вытесняющую всякие разумные мысли.

Я едва отмечаю, как мы оказываемся возле стены, инкуб рывком прижимает меня к жесткой деревянной панели, мужские ладони суетливо исследуют мое тело через тонкий шелк, находят и тянут за концы пояса халата, распуская узел. Я крепче обнимаю Клеона, короткие человеческие ноготки бессильно царапают ткань сюртука. Пытаюсь избавиться от лишней преграды и инкуб, чуть отодвинувшись, сам снимает сюртук, бросает на пол, затем оглаживает мои бедра, поднимает подол черной сорочки. Проводит пальцами по коже выше края чулок и сдергивает трусики вниз. Я нетерпеливо избавляюсь от детали белья и вижу усмешку на губах Клеона.

— По крайней мере, в домашних условиях ты их точно не потеряешь.

— Кого?

Пальцы выводят узоры на внутренней стороне бедер, касаются сокровенного. Я вздыхаю, выгибаюсь. Завтра полнолуние, долгие прелюдии мне не нужны, да и когда они вообще были у нас с Клеоном?

Вечно на бегу, вечно впопыхах.

Стыдясь отчаянно, но не желая останавливаться.

— Свое нижнее белье. На прошлой недели ты забыла его в моем мобиле. Один раз точно

— Неправда.

— Правда.

Дразнит — что усмешкой самодовольной, самоуверенной, что нарочито неспешной лаской. Мое тело напряжено, и волчица, и человек в равной степени желают большего и немедленно. Вспоминаю вдруг, как меньше месяца назад разговаривала с Байроном здесь же, в холле, слушала возмутительное, непристойное его предложение стать женой ему и Арсенио единовременно и мечтала, чтобы он дотронулся до меня, чтобы сделал со мною то, что делал сейчас Клеон.

А ныне таю в объятиях Клеона и мечтаю, чтобы он пошел дальше.

Когда все изменилось?

Как так получилось?

Почему?

Не сегодня.

— Нет…

— Да-а…

Тело выгибается сильнее, я чувствую приближение к той грани, за которой начинается столь желанное блаженство, но инкуб вдруг убирает руку, возится с застежкой на брюках. Подхватывает меня под бедра, приподнимает и опускает, прижимает сильнее к стене. Я не сдерживаю стонов — ни в момент проникновения, ни от каждого нового толчка, — крепче обнимаю Клеона руками и ногами. Смутно, отстраненно радуюсь, что в кои-то веки можно не молчать, не пытаться приглушить их.

Это моя территория.

Как и во все предыдущие разы, пика удовольствия мы достигаем почти одновременно — подозреваю, это связано со склонностью инкубов к эмпатии, а может, и с моей чувственностью, усиливающейся перед полнолунием, — и застываем, слушая сбившееся дыхание друг друга и совершенно никуда не торопясь. Лишь спустя какое-то время Клеон осторожно ставит меня на ноги, поправляет свою одежду. Целует меня, вновь усмехается и внезапно подхватывает на руки. От неожиданности я даже не успеваю среагировать, расслабленное сознание вяло удивляется происходящему. Инкуб же пересекает холл, поднимается по лестнице и в коридоре второго этажа безошибочно находит мою спальню. Укладывает меня поперек постели, склоняется, целует снова.