Твоя... Ваша... Навеки

Поднимаюсь обратно на второй этаж — дверь в мою спальню нараспашку, но Эвана в коридоре нет. Поворачиваюсь к двери комнаты брата, и створка открывается прежде, чем я протягиваю руку для стука. Эван смотрит на меня мрачно, устало, качает головой, не позволяя заговорить первой.

— Искренне надеюсь, что сегодня на балу ты объявишь о помолвке… а хорошо бы сразу о замужестве… С Арсенио, с Байроном, с Клеоном… да хоть с кем из своих любовников, мне все равно. Один из них должен поступить как честный нечеловек и сделать, наконец, тебя честной, добродетельной женщиной и законной супругой. Ты выйдешь замуж как должно и в самое ближайшее время, и никто не станет сплетничать за твоей спиной, называя тебя… — брат умолкает.

— Шлюхой? — я без труда и телепатии заканчиваю его мысль. — Распутницей, позабывшей о приличиях, страхе и стыде? Похотливой развратницей, выставившей на всеобщее обозрение свой мужской гарем?

— Именно, Рианн, — Эван даже не пытается спорить со мною, доказывая, что я неправа, что определения мои грубы, вызывающие и некорректны, что не имеют они ничего общего с действительностью. — Я могу понять проституток Нижнего города, эти несчастных девочек, девушек и женщин, вынужденных идти на улицу или в дешевый бордель и продавать себя, но я не в состоянии понять… да что там, я и в самом кошмарном сне не мог вообразить, что моя добрая, нежная сестра, избавленная от необходимости выбиваться из сил, зарабатывая себе на кров и еду, молодая благовоспитанная дама, у которой есть все, чего она только ни пожелает, включая обеспеченное будущее и возможность со временем покинуть Лилат, однажды станет… — брат беспомощно взмахивает рукой, вновь не желая бросать мне лицо названные мною эпитеты. — Такой вот. Вы объявите о помолвке во всеуслышание и при достаточном количестве свидетелей… среди них буду и я… я должен лично убедиться, что все идет как надо. Затем вы поженитесь в ближайшие две-три недели, и ты перейдешь под опеку и ответственность своего супруга, кем бы он ни был. Остальное не мои заботы и не моего ума дела, слышишь, Рианн? И не вздумай приплетать к этому Финиса. Можешь выйти замуж за кого угодно из инкубов, но Финиса твоя распущенность касаться не должна, он не запасной вариант, который ты придерживаешь до поры до времени, особенно если вдруг… если вдруг выяснится, что серьезные намерения твоих любовничков не простираются дальше постели.

Мне кажется, я должна была бы плакать навзрыд, биться в истерике, валяться в ногах Эвана, вымаливая прощение, но глаза остаются сухими, мне приходится стискивать пояс халата, рискуя разодрать тонкий шелк на клочки, лишь бы не дать вырваться гневу.

Я зла. Слушаю, как брат выговаривает мне тоном тихим, угрожающим, вижу, с каким презрением, отчуждением смотрит он на меня, словно

я предала его и все, во что он верил, нанесла исподтишка удар в спину, продала его конкурентам и обратила его жизнь в горстку пыли на дороге, а не всего лишь затащила в свою постель третьего по счету инкуба.

— Можешь использовать и играться со своими инкубами, но Финиса…

— Финису нет до меня никакого дела, — перебиваю я, почти не скрывая клокочущей внутри ярости, непонимания, обиды на всех, кто окружает меня. — Я для него давно уже точно такой же запасной вариант, как и он для меня, просто удачная возможность, привычка и хороший вклад в будущее. И мне даже в голову не приходило бежать к нему и умолять взять меня в жены, если инкубы откажутся от меня.

— Что ж, тогда считай, что любые устные договоренности, касающиеся вашей помолвки, расторгнуты, — цедит Эван.

— Прекрасно! Пусть проваливает хоть за горы, хоть за море, хоть к Оулу в объятия, и ты вместе с ним, если все, что тебя волнует, это внешние приличия и твой дорогой Финис! — огрызаюсь я.

Бросаюсь в свою спальню и с грохотом захлопываю за собой дверь.

Глава 15

Время до вечера тянется медленно. Безумно, удушающе медленно. Мы с Эваном не разговариваем друг с другом и избегаем сталкиваться в коридорах и иных помещениях. Злость моя немного утихает — впрочем, не настолько, чтобы раскаяться в содеянном и сказанном и попросить прощения, — уступает место прежним тревогам. Я не знаю, чего ждать от бала, я даже не уверена, что после всего произошедшего нужно туда идти.

Странная одежда, поведение и признание Байрона в воскресенье, подчеркнутое молчание Арсенио, замечания Клеона подтверждали, что все все знали, наши с Клеоном тайные встречи ни для кого уже не секрет. Так к чему объявление о помолвке, суета, попытки сохранить видимость приличий? Какая разница, один жених у меня будет или двое и кто им станет?

К вечеру возвращается Дороти, помогает мне с подготовкой к балу. Эван, знаю, тоже собирается, хотя и поедет отдельно. Тесса все еще на работе, и я не без раздражения думаю, как удобно, привольно живется моему брату. Надел родовое ожерелье на шею посторонней девушке, спит с нею под одной крышей и хорошо хоть, в разных постелях, ничего ей не обещает, никакой определенности, никакого будущего и не слышит в ответ ни единого слова нарекания. Наверняка соседи сплетничают потихоньку, обсуждают не только меня, но и загадочную рыжеволосую девицу, ни с того, ни с сего появившуюся в нашем доме, обсасывают выдуманные подробности, строят предположения, однако не следят за ней и Эваном, не высматривают, что да как они делают, и уж тем паче не сообщают о том мне. Брат знай себе отмахивается от моих закономерных вопросов, словно я не о паре его говорю, но предлагаю обсудить такую скучную, неинтересную мужчине вещь как меню ужина, а Тесса, похоже, и вовсе не до конца понимает, что происходит.

Арсенио и Байрон, к немалому моему удивлению, приезжают к назначенному часу. Эван не собирается выходить ни к ним, ни даже ко мне, поэтому я не приглашаю инкубов в дом, но сама покидаю его, так и не сказав брату ни слова. Оба инкуба, одетые в черные костюмы-домино, однако пока без масок, ожидают подле мобиля Арсенио, улыбаются мне, когда я выскальзываю за створку в воротах, окидывают оценивающими взорами мое платье. Я улыбаюсь в ответ, стараясь не думать, что выбирала наряд этот с Клеоном.

Что изменяла им с Клеоном.

Что Байрон наверняка видел нас вместе.

Инкубы делают шаг мне навстречу, Арсенио целует меня в уголок губ, продолжает улыбаться, но я замечаю некоторую неестественность, натянутость улыбки этой. Байрон более искренен, обнимает меня за талию, привлекает к себе и поцелуй его глубже, настойчивее. Он кружит голову и поднимает волну запоздалой вины, неожиданно острого осознания, как жестоко, недостойно поступила я с обоими. Они любят меня, готовы оставить ради меня Лилат и нынешние свои жизни, быть семьей по-настоящему, не размениваясь на кратковременную интрижку, на один лишь секс ради получения питательной энергии от девственницы, а что предлагаю я в ответ?

Обман.

Предательство.

И разочарование.

— Все хорошо? — отстранившись, спрашивает Байрон шепотом.

Получается лишь кивнуть.

Ложь. Опять ложь.

— Тогда поехали.

Подчиняясь жестам Байрона, мягким, аккуратным, я занимаю заднее сиденье — хотя прежде всегда ездила на переднем пассажирском. Арсенио порою посматривает на нас через зеркало заднего вида, наблюдает, как Байрон снова обнимает меня, прижимает к себе, будто стараясь обозначить свою позицию, продемонстрировать наглядно другу принятое решение. Мне неловко и от напряженного, давящего молчания Арсенио, и от осторожного, деликатного внимания Байрона. Волчица мечется, она лучше меня видит переменившуюся расстановку сил, ей и страшно, и хочется загрызть человека за его глупость. Как я могла быть столь безрассудна, столь легкомысленна, чтобы рисковать тем, что обрела недавно, всем хорошим, светлым, драгоценным, что появилось вдруг в моей жизни, ради мимолетных удовольствий, ради наполовину наведенной страсти? Я ведь уже не чаяла встретить любовь, сильную, взаимную, не надеялась выйти замуж за мужчину, к которому буду чувствовать что-то еще, кроме уважения и сдержанного партнерского участия. И пускай их двое, но разве количество любящих меня мужчин дозволяло мне так легко, быстро и охотно предавать их доверие, их чувства ко мне?

Нет.

Однако даже сейчас, прижимаясь к теплому боку Байрона, снедаемая болью, виной и отчаянием, я не нахожу слов для признания.

По дороге Байрон невозмутимо расспрашивает меня о том, как прошел мой день — и к щекам сначала приливает краска, а затем накрывает ледяным ужасом, — и, не дождавшись от меня ответа, рассказывает, что продал свой мобиль. Он шутит, говорит о чем-то еще, поглаживает мои пальцы, затянутые в черную перчатку.

Арсенио молчит, лишь изредка поддакивает или издает какой-то невнятный звук, из тех, что можно принять равно и за согласие с мнением собеседника, и за отрицание.

Дворец собрания встречает слепящим сиянием огней, пестрой россыпью масок и тяжелой, удушающей волной чужих запахов. Я давно уже привыкла отсекать, отбрасывать все посторонние запахи, не обращать на них внимание так же, как не замечают этой части мира люди, не суть важно, нахожусь ли я на улице, в магазине или в переполненном бальном зале. Однако сегодня мне кажется, будто запахов этих чересчур много, естественных и искусственных, исходящих от тел, одежды, цветов и блюд, сплетающихся в какую-то дикую, невообразимую какофонию. Она оглушает и отбивает нюх, от нее кружится голова и мне приходится вцепиться в руку Байрона, чтобы не упасть на первых порах, пока не удается принюхаться более-менее, притерпеться. Переступив порог просторного бального зала, Арсенио разительно меняется, он улыбается широкой, отработанной светской улыбкой, кивает знакомым, здоровается и справляется о делах — по меньшей мере треть присутствующих не обманешь маской и причудливым нарядом, кто-то, подобно оборотням, ориентируется по запаху, кто-то по ауре и энергетическим токам, кто-то попросту слишком хорошо знает друг друга. Мы совершаем традиционный променад по залу, отдавая дань уважения, которого никто из нас не испытывает, и следуя правилам, до которых нам нет дела. Мы болтаем о пустяках с людьми и нелюдьми, вымученно, через силу улыбаемся, терпим жадные оценивающие взгляды, игнорируем шепотки, возникающие неизменно, едва мы поворачиваемся спиной к собеседникам, мы снова и снова исполняем заученный, заезженный ритуал обязательной демонстрации себя обществу, обязательного подчеркивания, что вот они мы, опять вместе, не побоявшиеся появиться втроем даже на мероприятии столь высокого уровня, как ежегодный бал-маскарад Верховного собрания. Мы не говорим между собой, но показываем, как мы счастливы, что у нас все замечательно, лучше и быть не может, что мы всем довольны и ничто в целом свете нас не волнует.