Тыл-фронт

Скучающим.

— Вроде бы? А Натали Карцева?

Сердцу не прикажешь, — прошептал князь, обнимая Веронику.

— Вроде бы? — засмеялась та, не уклоняясь.

Услышав тяжелые шаркающие шаги за дверью, она медленно освободилась из объятий и погрозила князю: — Ты редкий, но беспокойный, визитер.

— Зов сердца, ответил Долгополов, также прислушиваясь к шагам. «Кажется, старик поднялся?» — подумал он.

Но к великому удивлению обоих, в комнату медленно вошел Ермилов. Он был все так же в шинели, без фуражки. Скользнув отсутствующим взглядом по библиотеке, полковник тяжело опустился на диван. Вероника вначале подумала, что Ермилов пьян. Но, всмотревшись в бледное, холодное лицо, поняла, что ошиблась. «Значит Маедо. Очевидно обошелся только им», — подумала она, предусмотрительно отходя к дверям.

— Что случилось? — тревожно спросил Долгополов. Ермилов молчал.

Полковник! — выкрикнул Долгополов, — Я вас спрашиваю, что случилось?

— Я обвинен в шпионаже против Японии. К четырем часам мне велено явиться в жандармерию. После этого срока — считаюсь вне закона.

— Что же здесь особенного? — неестественно рассмеялся Долгополов. — Объяснишь…

— Особенного ничего, — перебил его Ермилов. — В лучшем случае — пытка и смерть, в худшем — лагерь «Хогоин», унижения, пытка и смерть.

— Что за сумасбродство? У них не может быть никаких улик, — Неуверенно возразил Долгополов!

— Они в них и не нуждаются, мой друг. Меня просто поставили в известность, что я большевистский агент и через час должен назвать все связи и явки, — пояснил Ермилов глухим безжизненным голосом.

— А-а… А меня не спрашивали? — пробормотал князь помертвевшими губами.

— На тебя ничего не донесено… Ну что же, будем жить эти сорок минут? Прикажите, Вероника, водки за упокой души.

Тураева быстро вышла.

— Это ведь несерьезно. Не может, быть, чтобы они вот так начали с нами расправляться! — истерически закричал Долгополов. — В крайности, нужно бежать, скрыться!

— Глупо думать, что тебе или мне можно скрыться, князь ты мой прекрасный! — отозвался Ермилов.

— Неправда. Переодеться, загримироваться… Наконец, здесь они не посмеют обыскивать…

— Они и не станут этого делать: старик сам выдаст меня, — обозлился полковник. — Нам чужда гуманность. Наш удел — пресмыкаться.

Появившийся слуга поставил на стол поднос и принялся расставлять приборы.

— Иди! — сердито бросил князь.

Привыкший ко всему, слуга поклонился и исчез. Ермилов взял с подноса бутылку с водкой, налил полный стакан и осушил его залпом?

— Вот он — огонь, которым мы почти четверть века подогревали свою страшную ненависть. К кому? К большевикам? — Ермилов, сморщившись, тряс головой. — Мы убивали людей и говорили, что убиваем большевиков. Мы травили детей и говорили, что травим большевиков. Мы взрывали мосты, туннели, поезда и говорили, что взрываем большевиков. И мы знали, что большевиков — три-четыре миллиона, а людей в России — двести миллионов. Мы. — русские? — он неестественно хохотнул. — Мы — русские! Мы из-под русских… Большеротые жадные кукушонки, выброшенные из гнезда.

Долгополову стало жутко. «Бежать… бежать… Только бы деньги! Только бы…» — в отчаянии думал он.

— Принеси, князь, еще… одну бутылку… последнюю, — взглянув на часы, вяло попросил Ермилов совершенно трезвым голосом.

Долгополов кивнул и вышел. Не успел он отойти от дверей, как сзади раздался выстрел:

8

Затишье на границе наступило как-то сразу. Японцы вдруг притихли, потом исчезли в одну ночь. Пограничная полоса опустела, снежная пелена лежала на ней непривычно свежей, нетронутой. Но Рощин боялся верить, что враг отступил, а не притаился. Он все так же заставлял разведчиков сутками не спускать глаз с «мертвой» полосы, был строг ко всем упущениям бойцов.

Как-то осматривая хозяйство вычислителей, Рощин расслышал вдруг, в приборе еле различимые захлебывающиеся звуки.

— Кто проверял прибор? Когда? — беспокойно спросил капитан.

— Вчера, командир взвода, — прибористка испуганно встала.

— Я не проверяла вчера, — смущенно возразила Валя. — Последний раз проверяла десятого.

— Сегодня шестнадцатое. Шесть дней. Промежуток небольшой… А вы зачем докладываете неправду? — обратился Рощин к прибористке.

— Я думала, что товарищ младший лейтенант проверяла, — шепотом ответила та и неожиданно расплакалась. — Я думала — для младшего лейтенанта лучше будет.

— Своеобразное понимание товарищеской взаимовыручки, — рассердился Рощин.

Валя села к аппарату. Результат проверки испугал ее: прибор давал большую ошибку. Контрольная запись последней ревизии показывала, что аппарат тогда был в порядке.

«Что случилось?» — мучительно думала Валя, ловя на себе чужой, осуждающий взгляд Рощина.

Торопливо отдав девушкам необходимые распоряжения, она вышла из каземата, забралась в крытую машину и дала волю слезам. Прикусив до боли нижнюю губу, Валя часто всхлипывала и быстро, словно боясь постороннего взгляда, вытирала глаза. Как могло случиться, что прибор стал врать? Этого не могло произойти без причины. Значит, неосторожность?.. Всего несколько дней назад прибор был верен. И вот тебе! Сколько дней работы пошли насмарку!

Печальные размышления Сергеевой прервала Анастасия Васильевна. Она привела смущенную и растерянную прибористку.

— По вашему приказанию явилась! — пробормотала девушка привычную фразу.

— А я вас не вызывала, — Сергеева всхлипнула.

— Ой, товарищ лейтенант! Валечка! Что я наделала? — прибористка, спрятав лицо в Валиных коленях, горько заплакала.

— Ну, это, уж совсем, ни к чему! — сердито заметила Анастасия Васильевна.

— Помните ту ночь, когда японские самолеты нарушили границу и бросали деревянные бомбы? — немного успокоившись, заговорила девушка. — Кто-то от дверей крикнул: целым полком летят! Я выключила прибор, и тоже побежала смотреть. Сперва прошмыгнула тройка разведчиков. Потом звеньями средние бомбардировщики. Первое звено отпикировало на Волынку, а остальные продолжали углубляться на нашу территорию. Товарищ младший лейтенант Новожилов подал команду: «Закройсь!» Я вернулась к прибору, а на нем вот такой кусок земли. Наверное, обвалился с потолка, — продолжала прибористка, постепенно успокаиваясь. — Я убрала и включила прибор. Он вначале вроде забарахлил, а потом — наладился. Да разве услышишь его ухом? Это только товарищ капитан может. Я хотела доложить вам сразу и забыла, закричали: наши летят! Я снова выключила прибор и как дура выбежала смотреть. Вот и все. А сегодня, когда капитан спросил, я все поняла. Думаю, подвела командира взвода, — прибористка тяжело вздохнула.

В землянке притихшие бойцы встретили Сергееву виноватыми взглядами.

— Ну что, девушки? Вам унывать нечего, — проговорила Сергеева. — Виновата в этом я, получу взыскание или еще что там.

— А почему она так сделала? — зашумели девушки. — Сегодня один соврет, завтра другой, а там третий напутает и не скажет — как тогда работать? Поставим вопрос на комсомольском собрании! — заключила Соня Давыдова.

— Правильно! Почему капитан сразу заметил, а та сидела пять дней и не могла догадаться?

В землянку медленно вошел Петр Варов. Он был бледен, глаза его лихорадочно поблескивали. После того, как было получено разрешение оставить его при части, Рощин назначил Петра связистом и временно запретил посылать на передовой пункт.

— Что же вы натворили, д-дивчатки! — сказал он, присаживаясь. В последнее время он при волнении стал заикаться. — Это з-значит: мушку с-сбил — и с-стреляй по врагам? Да? Вы понимаете, что это значит? Они радуются каждому нашему несчастью, малейшему промаху. А твоя н-нерадивость помогает им радоваться, — зло посмотрел он на прибористку. — Упало, ударило, з-забыла! Они не забыли убить Рязанцева, Федина, Митченко, с-сотни. Да как же вы после этого можете говорить з-з-за… з-з-за…