Тысяча миль в поисках души

На Маркс-стрит в тени мохнатых, сухо шелестящих пальм сидели, откинувшись на спинку скамьи, три девицы в форме женского корпуса морской пехоты. Из-под лакированных козырьков форменных фуражек на солдат лениво поглядывали по-кошачьи мерцающие глаза.

На Коммерс-стрит трое парней в форме цвета речной тины били одного в форме песочного цвета. Он лежал на тротуаре лицом вниз, прикрыв затылок руками. Пилотка его валялась на мостовой. Трое в форме цвета речной тины, толкаясь и мешая друг другу, с размаху били его ногами.

Джон резко затормозил и выскочил из машины. «Скоты!»— рявкнул он, и его правая рука метнулась к «молнии» на куртке. Из-за угла, грохоча пудовыми ботинками, выбежали солдаты в белых касках военной полиции. Стальные наручники звенели на их широких бедрах.

Джон вернулся. Губы его дрожали. Мы сидели в машине и молча смотрели, как солдаты в белых касках ловко выкручивали руки рычащим парням в форме цвета речной тины, как они приподняли избитого и посадили, вернее, прислонили его к стене, как он безжизненно завалился на бок и изо рта его стекала на асфальт струйка крови. Мы не отъезжали до тех пор, пока один из полицейских, могучий негр с тревожно сверкающими белками глаз, не заорал, чтобы мы убирались ко всем чертям. Только тогда Джон тронул машину.

— Из-за девчонок подрались? — высказал я предположение. Джон пожал плечами.

— Может быть. А может быть, и нет, — сказал он вяло. Я заметил, что он загрустил.

Грусть не покидала его, когда мы медленно ехали по узким улицам мексиканского района. Острый запах перца, гнили, помоев, липкий запах нищеты и безысходности неподвижно висел над пыльными улицами, струился из каждой трещины глинобитных хижин, покрытых чешуйчатой черепицей.

Окаменевшее время уснуло в развалинах монастыря Сан-Хосе де Сан-Мигуэль де Агуано. Летучие мыши черными комками прилепились к замшелым стенам древней водяной мельницы. Колючие кактусы почти скрыли от глаз каменный сруб колодца. Когда-то от этого колодца начиналась дорога к испанскому форпосту Сан-Антонио де Валеро, впоследствии переименованному в крепость Аламо.

Электрический свет и кондиционированный воздух, которыми наполнена сейчас крепость, мешают воображению. Я закрыл глаза и потрогал шершавую каменную стену. Стена была холодна и пахла сыростью, как в ту мартовскую ночь 1836 года, когда несколько десятков американцев-колонистов, захвативших Сан-Антонио, приготовились к последнему бою. («О, Борис, — услышал я голос Джона, — это были самые отчаянные авантюристы, которых когда-либо видел свет. Смелые, решительные и упрямые, как черти».)

И будто из другого измерения я услышал хриплый голос Дэви Крокета — лесного бродяги и завоевателя новых земель. Он стоял у костра, разложенного на каменном крепостном полу, и опирался на свою старую длинноствольную «Бетси», легендарную винтовку, из которой он без жалости поражал индейцев из племени крик. На голове Крокета была шапка из енота. Пушистый хвост, опускаясь на плечо, щекотал его обветренную щеку. С лежанки за Крокетом злыми глазами следил Джеймс Бови, работорговец из Луизианы, бежавший в Техас после убийства шерифа.

И еще я слышу топот тысячи коней и страшный крик, вырвавшийся из тысячи глоток: «Помни Аламо!» Я вижу, как возникают из ночного мрака, как несутся на спящих мексиканцев конники генерала Сэма Хьюстона, как рубят они не успевших взяться за оружие мексиканских солдат.

С тех пор Техас стал американским.

— Это были славные времена! — сказал Джон. Он неожиданно присел и обеими руками хлопнул себя по бедрам, как будто выхватил пистолеты. Он звонко щелкнул пальцами — взвел курки, оглушительно свистнул и пронзительно закричал: «И-и-хо-хо!»

— Культ силы не такая уж плохая вещь, Борис, — вздохнул Джон. — Выживают сильнейшие. Таковы техасцы.

Потом он сказал, что ему нужно навестить больного брата в военном медицинском центре Брук. Его младший брат — морской пехотинец. «Совсем еще желтый цыпленок».

Джон сказал, что на территорию медицинского центра меня не пустят, поэтому он высадит меня вот в этом парке, а через час заедет за мной.

Коротая время, я насквозь прошел парк и попал в городок, где жили одни генералы. Яркая зелень ровно подстриженных лужаек перед коттеджами казалась нереальной. Под пальмами бирюзово светились облитые молочным кафелем купальные бассейны.

Длинный ряд разноцветных коттеджей уходил к горизонту, уменьшался в перспективе, терялся в буйной зелени парка. И тогда я понял, почему и за счет чего растет Сан-Антонио, этот странный город, не имеющий ни одного крупного промышленного предприятия. Я вспомнил, что здесь расположились девять «тренировочных центров» армии, морской пехоты и авиации США. Только на одной военно-воздушной базе Келли работают 24 тысячи гражданских жителей Сан-Антонио.

По улице шел отряд морских пехотинцев. Солдаты молодые, сытые, мордастые. Пропотевшие гимнастерки распахнуты на груди. На рукавах — клыкастая тигриная пасть.

На площади у туристского автобуса — стайка туристов. Щелкают затворами фотоаппаратов, целятся в солдат кинокамерами.

Сержант забежал перед отрядом, повернулся лицом к солдатам.

— Тигры! — рявкнул сержант. — Подайте голос!

— Р-р-а! — выдохнули пехотинцы, оскалив зубы.

— Не слышу! — багровея, взвыл сержант и затопал в ярости ногами.

— Р-р-р-а! — громыхнуло по площади так, что вспорхнули голуби из-под крыш.

Вернулся Джон, и мы опять куда-то помчались.

— Брату очень плохо, — сказал Джон. — У него разбита голова и сломаны ребра.

— Что случилось?

— Его избил сержант. Сержант Смит.

— Но за что?

Джон не ответил. Он оглядывался по сторонам, ища место, куда бы поставить машину.

— Промочим горло, и я отвезу вас в гостиницу, — предложил Джон.

Мы вошли в бар в доме за углом. Здесь было полутемно, пусто и прохладно. Бармен в белом фартуке флегматично протирал стаканы. В углу на невысокой полукруглой платформе двое музыкантов пили пиво. Запотевшие бутылки стояли на пианино.

Кажется, Джона здесь знали. Музыканты — мексиканец и негр — нестройным дуэтом прокричали ему какое-то приветствие.

Подперев подбородок рукой, Джон молчал, прислушиваясь к хрустальному позвякиванию льдинок в стакане. Потом сказал:

— Брат заступился за какую-то мексиканскую девчонку… Впрочем, началось все это раньше, гораздо раньше…

И как раз в эту минуту распахнулась дверь, и появились четверо парней в форме цвета речной тины. Это были морские пехотинцы. Один, верзила со шрамом через всю щеку, жевал резинку. Джон вскочил, с шумом отодвинул стул.

— Сержант Смит!

Верзила со шрамом перестал двигать челюстями и уставился на Джона.

— А-а! — промычал он, усмехаясь, и шрам на его щеке угрожающе сжался. — Это ты, Гонзалес или Коген, как там тебя? Ты похож на своего брата…

— Я приглашал тебя одного, Смит, — сказал Джон, делая шаг к солдатам. Те оскалили зубы, сжали кулаки.

— Коген-цыпленок, — засмеялся сержант. — Я же убью тебя, Гонзалес-детка.

Челюсти его снова задвигались.

Зацепив за стул ногой, Джон рванулся к сержанту.