Тысяча осеней Якоба де Зута

— Хорошо целились, — хвалит Пенгалигон морпехов.

— Заряжайте ружья, парни, — командует Катлип. — Следите, чтобы дождь не намочил порох.

Нагасаки, спускающийся к бухте по горным склонам, становится все ближе.

Бушприт «Феба» нацелен на восемь — десять градусов восточнее Дэдзимы: «Юнион Джек» развевается на гюйс — штоке — плоский, как доска.

Хоувелл возвращается к капитану, не говоря ни слова.

Пенгалигон всматривается в крохотный жилой пятачок, высранный мутной речкой.

— Вы выглядите печальным, мистер Хоувелл, — говорит Рен. — Схватило живот?

— Ваша забота, мистер Рен, — Хоувелл смотрит прямо перед собой, — неуместна.

Быстрый Малуф перепрыгивает через якорную цепь.

— Около ста местных солдат собралось, сэр, на площади перед Дэдзимой.

— Но они не спускают на воду лодки, чтобы встретить нас?

— Ни одной, капитан: Кловелли следите фок — мачты. Фактория выглядит брошенной: даже деревья сделали ноги.

— Прекрасно. Я хочу, чтобы все увидели, какие голландцы трусливые. Возвращайтесь наверх, мистер Малуф.

В криках Ледбеттера, докладывающего Уэцу о глубине, нет никакой тревоги.

Морось усиливается, ветер устойчив.

Через две или три напряженных минуты с Дэдзимы доносится тревожный звон колокола.

Старшина — артиллерист Уолдрон командует пушечной палубе: «Открыть люки правого борта!»

Люки орудийных портов с треском ударяются о борт корабля.

— Сэр, — Толбот смотрит в подзорную трубу, — два европейца на Сторожевой башне.

— О? — сквозь восемьсот ярдов дождя капитан находит эту пару, наставив на них свою трубу. На одном, более худом, широкополая шляпа, как у испанских пиратов. Другой, пошире, указывает тростью на «Феб», опираясь свободной рукой на поручень смотровой площадки. Обезьяна сидит на угловой стойке. — Мистер Толбот, приведите ко мне Даниэля Сниткера.

— Они думают, — надсмехается Рен, — что мы не выстрелим, пока они там стоят.

— Дэдзима — их корабль, — замечает Хоувелл. — Они на своем квартердеке.

— Сбегут, — пророчит Катлип, — как только поймут, что мы не шутим.

«Феб» в семистах ярдах от восточного берега бухты. Уэц ревет: «Левый борт!» — и фрегат разворачивается на восемьдесят градусов правым бортом — параллельно береговой линии, на расстоянии двух ружейных выстрелов. Они проходят прямоугольный отгороженный участок со складами: на крышах — под зонтиками и в соломенных шляпах — люди, одетые, как китайские торговцы, подобные тем, которых видел Пенгалигон в Макао.

— Фишер говорил о китайской Дэдзиме, — вспоминает Рен. — Должно быть, это она.

Появляется Уолдрон.

— Заряжать пушки правого борта, сэр?

— Стрелять из всех двенадцати через три — четыре минуты, мистер Уолдрон. Приступайте.

— Есть, сэр! — Внизу он кричит своим людям: — Кормить «толстяков»!

Прибывает Толбот со Сниткером, который не уверен, как себя сейчас вести.

— Мистер Хоувелл, дайте Сниткеру свою трубу. Пусть определит людей на Сторожевой башне.

Ответ Сниткера включает фамилию де Зут.

— Он говорит, что с тростью — врач Маринус, а тот в смешной шляпе — Якоб де Зут. Обезьяну зовут Уильям Питт.

Сниткер по собственному почину добавляет еще несколько фраз.

Пенгалигон определяет расстояние в пятьсот ярдов.

Хоувелл переводит: «Мистер Сниткер попросил меня сказать, капитан, что результат был бы совсем другим, если бы вы послали его, а если бы он знал заранее, что вы — вандал, помешанный на разрушении, то никогда не привел бы вас сюда, в эти воды».

«Как это удобно, Хоувелл, — думает Пенгалигон, — иметь такого вот Сниткера, чтобы сказать то, чего никогда не посмел бы сам».

— Спросите Сниткера, как японцы отнесутся к нему, если мы прямо здесь выбросим его за борт.

Хоувелл переводит, и Сниткер уходит как побитый пес.

Пенгалигон поворачивается к голландцам на смотровой площадке.

На близкой дистанции Маринус, ученый — врач, выглядит неотесанным мужланом.

Де Зут гораздо моложе и симпатичнее, чем он ожидал.

«Давайте проверим вашу голландскую храбрость, — думает Пенгалигон, — английским оружием».

Голова Уолдрона высовывается из люка:

— Готовы к вашей команде, капитан.

Капли дождя стекают по дубленым лицам моряков.

— Дайте им, мистер Уолдрон, прямо по зубам.

— Есть, сэр. — Уолдрон кричит вниз: «Расчеты правого борта, огонь!»

Майор Катлип, стоя рядом с Пенгалигоном, напевает себе под нос: «Три слепых мышонка, три слепых мышонка…»

Из орудийных портов вдоль фальшборта разносятся крики заряжающих «Готов!»

Капитан наблюдает, как голландцы смотрят на жерла орудий.

Чибисы летят над сероватой водой: их крылья касаются поверхности, капли падают, от них расходятся круги.

«Стоять там — дело солдата или безумца, — думает Пенгалигон, — а не доктора и лавочника».

Первый выстрел гремит с оглушительной яростью; сердце Пенгалигона бьется так же, как и в первом бою с американским корсаром четверть столетия тому назад; одиннадцать остальных укладываются в следующие семь — восемь секунд.

Одному складу достается: обращенная к морю стена рассыпается в двух местах, черепица крыш летит брызгами, а самое приятное, — и капитан в этом убежден, всматриваясь сквозь дым и разрушения, — что де Зут и Маринус скатились со смотровой площадки на землю и прижались к ней, поджав хвосты между голландских ляжек.

— …она отрубила им хвосты, — поет Катлип, — своим кухонным…

Ветер задувает пушечный дым на верхнюю палубу, окутав офицеров.

Толбот видит их первым: