Тысячелетний воин Ярополк

Откуда-то издали послышались громкие вопли сирены, словно стая волков голосила в зиму. И они быстро приближались.

– Сука! – закричал я и снова ударил кастетом, надеясь, что волшебная сила не развеялась. И снова смялось железо двери-щита, а машину, к которой прижималась спиной убийца, сдвинуло на добрые полсажени. Грохот больно ударил по ушам. – Сдохни! – закричал я, замахнувшись сызнова.

А тварь метнула в меня щит и одновременно с этим бросилась в сторону. Я отбил железяку и дёрнулся, чтоб помчаться следом. Но женщина застыла неподалёку, подхватив с земли какую-то девицу, которую до этого сбила. Она прижала её к себе рукой, словно котёнка поперёк тела, и ноги девицы не доставали до земли. Оставшиеся в живых полицейские перетягивали руку своего раненого товарища, который орал не тише сирен, и ничем помочь мне не могли. Да и не получилось бы у них ничего, только трупов бы прибавилось.

– Больно! Больно! – кричала пленная со слезами на глазах. – Помогите!

– Отпусти её! – приказал я, сделав шаг вперёд, и чувствуя, как начало ломить челюсть и хребет, предвещая обращение, сиречь трансформацию.

Но как раз это сейчас и нельзя допустить, мало ли, вдруг в помутнении разума убью девушку. Я сделал один глубокий вздох, потом второй и третий. Боль притихла, но не угасла насовсем, а потом мимо меня со знакомым свистом пронеслась гайка.

Тварь дёрнула головой, уворачиваясь от выпущенного Муркой снаряда, а потом хрипло заговорила. Лишь с большим трудом в этом голосе можно было узнать женщину.

– Будешь ты преследовал, я буду убила много человечков на свои пути, – странным говором глаголила убийца.

А когда снова свистнула гайка, вскинула руку, не выпуская ножа, поймала снаряд для пращи и швырнула обратно. Я бы так не смог.

Позади раздался протяжный крик боли. Я быстро обернулся и увидел, что Мурка держится за бедро, на котором вырван изрядный клок кожи, и текла тёмная, почти свекольного цвета, кровь, непохожая на ту яркую, что бьёт ключом из горла у полицейского. А россказни о том, что перевёртыши не чуют ран – брехня полная. Да к тому же моя названая сестрёнка ещё совсем юная и терпеть боль не умеет.

– Отпусти её, – процедил я, стискивая пальцами кастет, а по другой руке от локтя к запястью пробежала тонкая рыжая молния, оставив на кончиках пальцев сияние, как будто под кожу угли спрятали.

– Ха! – выдавила из себя смешок убийца, словно каркнула, и перехватила девицу покрепче, отчего та начала судорожно глотать воздух и безуспешно вырываться, стиснутая и неспособная оттого сделать вдох. А убийца легонько ткнула жертве в бок нож. – Люди жалеть друг друга. Это делает вас слабыми. Я знаю.

Нож резко вошёл на полпальца под рёбра, туда, где печень. Девица выгнулась дугой и задёргала ногами, а потом обмякла, провалившись в беспамятство. Такая рана убивает не мгновенно, но человек быстро истекает кровью и угасает, как огарок свечи.

– Будешь придавил рану ладонью, – хрипло продолжила женщина-убийца своим необычным говором, – Будешь дождался помощи. Будешь гнался, она будет умерла без выбора.

Она вынула клинок и разжала хватку, позволив девице безвольно упасть на асфальт, как тряпичной кукле. Убийца даже не поменялась в лице, словно была восковой куклой, а не живым существом. Даже глаза не моргали. Женщина развернулась спиной и лёгкой трусцой побежала прочь, очень хотелось всадить ей стрелу в спину, и будь у меня с собой лук, я так и сделал бы. А от ножей проку не будет. Эдакую тварь метунцами не проймёшь.

Если бы да кабы.

Я поочерёдно поглядел на Мурку, которая хныкала и держалась за окровавленную ногу, на лежащую без сознания незнакомку, на полицейских, которые возились с орущим товарищем. А вой сирен хоть и приближался, но был далёк, и нужно срочно что-то делать.

– Сука, – выругался я, со всей злости пнув ногой валяющуюся рядом дверь от машины полицейского головы. Головы без головы. – Не успеют. Не успеют, сукины дети. А-а-а, к чертям всё это, должна же быть польза от моих проклятий! Думай, Ярополк! Думай! – закричал я, а потом достал один из метательных ножей. – Была не была.

Я взмахнул рукой, и остриё вонзилось мне в бедро. Ещё раз. И ещё.

Зубы заломило. Кости заныли. Мышцы налились звериной мощью, а мир потерял в красках, но стал ярче, как виденный мной чёрно-белый телевизор.

– Ну, же! Должен справиться!

Штанина пропиталась кровью, а кожу вдоль спины обожгло, словно кипятком.

– Давай-давай-давай, – зашептал я, а потом шагнул полицейским, выбрав того, что полегче.

Шаг, два, три.

Я схватил его за шкирку, да так, что ноги оторвались от земли.

– На мне поедешь! – зарычал я изменяющимся голосом, и в округлившихся глазах стража мелькнул страх.

Он лишь мелко кивнул, а я наклонился и коснулся руками асфальта, чувствуя, как тело начинает расти, а одежда лопаться по швам. Ногти на руках вытянулись в длинные когти. Кожа покрылась густым золотистым мехом.

Я зверь. Я уже зверь.

– Хватит! – закричал я, едва узнавая человеческую речь сквозь медвежий рёв.

Теперь главное – не потерять рассудок.

– Грузи! На спину! Раненых! – отрывисто и насколько можно правильно произнёс я, а когда полицейский растерянно кивнул, зарычал: – Живей!

– Да чё ты тупишь, твою мать? – раздался вопль одного из стражей, он вскочил на ноги и оттолкнул потеряшку, а потом бросился к девице, бросая слова на ходу. – Ты что, мать твою, оборотня не видел, што ли? Грузите Лёху, я эту кину.

Я вздохнул и поглядел на Мурку, а потом кивнул головой, приглашая на спину. Сестрёнка встала и, растирая слёзы, похромала ко мне.

Бледному стражу, лишившемуся руки, помогли сесть на меня, а сзади обхватила его руками Мурка, одновременно с тем прижимаясь, чтоб не свалиться. Благо и шерсть моя сейчас была густой, и вцепиться тоже можно.

Страж, который толковый, поднял на руки безвольную девушку и положил поперёк моей холки.

– Свалится, – деловито произнёс он и провёл рукой по носу, а потом достал из кармана небольшую упаковку, пояснив, – это колдовской пластырь от берегинь. Немного задержит кровопотерю.

Страж достал оттуда тонкие лоскуты и прилепил один на руку товарища, где уже красовались два таких же, а потом задрал одёжу девицы и приклеил второй на кровоточащую рану. Я думал, не прилипнет, но нет, пластырь вспыхнул изумрудным светом и остался на коже поверх раны.

– А мне? – прохныкала Мурка, и страж быстро налепил последний к бедру рысявки.

– Знаешь, куда ехать?

– Да! – прорычал я.

– Успеешь?

– Да!

– Ну, с богом. Лёха, держи девку.

– Антон, – процедил раненый. – Больно. Не смогу.

– Постарайся. Ты же мужик, – ответил он, но потом быстро сорвал с себя широкий ремень, просунув его под женским тельцем, и провёл под таким же ремнём на Лёхе.

Я нетерпеливо глянул на всё это, а потом развернулся и помчался. Обратную дорогу я знал. Знал звериным чутьём, недоступным человеку, как голуби знают путь в гнездо.