У нас в саду жулики (сборник)
Шрифт:
– Раскололся, дешевка… – подтверждает один из подошедших.
– Мстит, паскуда… – высказывает предположение другой.
– С «мусорами» снюхался, – сплевывая и «исчерпав запас мыслей», заключает первый и снова сплевывает.
5
– Девушка, а, девушка!
Мимо нас, опасливо на нас косясь, простукивает каблучками женщина.
– Куда же вы, девушка?!
Ей вдогонку летят снежки, и один из них попадает в ковыляющую навстречу старуху.
– Бабушка, вам помочь?
– Хулюганы!.. – останавливается старуха и отряхивается. – Хулюганье проклятое…
– Тихо,
6
– Пойдем, – поворачиваюсь я к Анисиму, – пойдем отсюда.
– Подожди, – отвечает мне Анисим, – постоим, а чего?..
И мы с ним стоим, и ко мне вдруг подваливает Двор Иваныч.
– Сундучок, – ласково трется возле меня Двор Иваныч, – а, Сундучок… Дай червончик до получки… Бля буду – отдам…
– Нету… – расстроенно признаюсь я Двор Иванычу, – нету, – говорю я, – денег, Боря.
Двор Иваныч хмурится, но, против обыкновения, отходит.
7
К Анисиму прилепился Бабон. Долговязый и грязный, Бабон перегибается и начинает Анисима обыскивать.
– Дай, падла, пятерку… – упорно требует Бабон, и Анисим молчит. – Дай, сука, трешку… дам стакан подержать…
Но Анисим продолжает молчать.
Тогда со словами «Ну, рубль-то, мразь, найдется…» Бабон добирается до запазухи и, вытащив оттуда пятерку, отваливает.
8
– Пойдем отсюда, – снова говорю я Анисиму, и Анисим задумывается.
«Ну, чего, – скажет он сейчас, – на Покровочку?..»
И Анисим уже начинает:
– Ну, чего… – и мы понуро бредем «на Покровочку».
– До-о-о-чки-и-и… потрем пупо-о-о-чки-и-и…
Мимо нашего двора с визгом проносится стайка пионерок.
Мы делаем круг и возвращаемся.
– Слыхали? Шурика из 16/10 отпустили…
Анисим и сема
А после демонстрации Анисим меня пригласил на цветы. На площади Ногина. Они с Семой накнокали. Сначала рвет Анисим, а Сема в это время на атасе. Потом наоборот. Там еще такой сквер. Потом, правда, поставили «мусора».
– И знаешь, – говорит, – Сундук, какая сирень? Два рубля веточка!
Но я с ними все равно не пошел.
Анисим вообще-то какой-то странный. Захочет, например, в туалет и мочится где попало. И не успеет еще подбежать к забору – и уже поливает. И если зимой, то прямо на снег. Еще и что-нибудь напишет. Если позволяет мочевой пузырь. Кругом прохожие, окна, а он даже и не загораживается.
А я так не могу. Я даже в лесу – и то стесняюсь. А вдруг еще кто-нибудь увидит. Правда, какой у нас в Малаховке лес?
Анисим рассказывал, что после выпускного вечера он даже сходил по-большому прямо в пруд.
– А что, – смеется, – нельзя и похохмить?
И Сема – тоже хохмач. Все ходил в Историческую библиотеку готовиться к сочинению. Обложится Добролюбовым с Чернышевским, а сам все высматривает девицу.
Я думал, кадрит, но, оказывается, авторучка. Девица куда-нибудь вышла, а у Семы вдруг закончились чернила. Сидит и конспектирует «Что делать?». И аккуратно так завинчивает колпачок. Ну, а потом, такой отличник, бодает. По пятерке за штуку.
А мне такое не по душе. Уж если и воровать,
то все равно что ходить на медведя. Ну, например, украсть у «мусора» «пушку». А потом взять и выбросить. Или у Сороки из дома 16/10 – голубей. И тоже потом взять и выпустить.Я как-то Семе даже предложил. Но Сема меня сначала и не понял.
– Ты, – лыбится, – Киновер, уже совсем… – и покрутил возле виска указательным пальцем.
Без свидетелей
На большой перемене Рубин меня оскорбил, а Марина Климовицкая все слышала. И за это ему теперь полагается дать при Марине по рылу.
Но Рубин меня стал упрашивать: пускай мы лучше с ним зайдем во двор и я ему дам по рылу без свидетелей.
И между Покровкой и Хохловским переулком мы зашли с Рубиным во двор, и я ему дал по рылу без свидетелей.
Доброе утро, толюн!
Я подкрадываюсь на цыпочках к спальне и смотрю в приоткрытую щель. В оранжевой ночной рубашке мама читает книгу. В полосатой пижаме папа уставился в газету.
Мама переворачивает страницу и, поморщившись, говорит:
– Он (это значит я), видите ли, в институт поступать не собирается. Ему хочется всю жизнь простоять в подворотне. Он, видите ли, интеллигенцию презирает. Он мечтает стать слесарем, грузчиком, дворником…
Мама продолжает читать, а папа шелестит газетой и деловито замечает:
– Сама виновата. Любишь кататься – люби и саночки возить. Как аукнется – так и откликнется. Теперь пожинай…
Я надавливаю на дверь, и мама откладывает «Сагу о Форсайтах» на тумбочку.
– Толюн пришел! – радостно улыбается мне мама. – Доброе утро, Толюн! Ну, целуй, целуй мамку… – и подставляет мне щеку.
Я маму чмокаю, а папа выглядывает из-за газеты, прячется, снова выглядывает и игриво выкрикивает:
– А где наш Толюн? Где наш маленький мальчик? Толюнчик… Писунчик…
Домби и сын
Папа вышел из спальни и запер ее на ключ. Я сижу в другой комнате, и в открытую дверь мне видна папина спина.
Мы с папой совсем одни.
Папа засунул ключ в карман и, спустившись с крыльца, пошел по-большому.
Папа и молоток
Когда у нас на даче провели водопровод, то его надо было прочистить. И мама папе командует:
– Ну-ка, возьми, Гриша, молоток и пропусти через трубу…
И папа привязал к молотку веревку и засунул. Но когда стал тащить, то ручка в трубе повернулась, и молоток застрял.
– Какой же ты, Гришка, дурак, – обиделась мама: неужели папе непонятно, что деревяшку нужно сначала выбить.
Но мне кажется, папа был все-таки прав: ну, какой же это молоток, если он без ручки?
В америку на электричке
К нам на дачу приехал дядя Саша. Дядя Саша американец. Он папин брат. Папа с ним не виделся тридцать два года.
Дядя Саша привез барахлишко: несколько отрезов шевиота, пару шерстяных безрукавок, часы…
Но, узнав, что мне поменяли фамилию и я уже больше не Киновер, дядя Саша во мне разочаровался. И еще подлила масла в огонь бабушка Лиза.