У нас в саду жулики (сборник)
Шрифт:
А где-то еще в 54-м все бегали с Анисимом от контролеров, и Анисим залез по лесенке на крышу, а я от Лосиноостровской до самых Мытищ провисел между вагонами. Хотели с ним выяснить, как нам устроиться в «подносилы».
А еще в третьем классе один придурок из дома 16/10 все выдавал себя за Игоря Нетто. И за то, что нам «постукает», снимал с нас за каждый удар по десять копеек.
Но Игорь Александрович нас огорчил.
– Вы, – улыбается, – уже слишком старые!
Такой с виду нескладный и немного похож на жирафа. А ноги, если засучить рукава, то, как поет Клавдия Шульженко, точно «две большие птицы». Загреб – и давай плести кружева. И болельщики прозвали его Гусь. А когда отрабатывают «квадрат», иногда так отрывисто покрякивает. Все-таки капитан. Но никогда не шипит.
И, говорят, Алексей Парамонов еще в сороковых с этого и начинал. С того, что на стадионе
– …Пускай играет вместо Метревели… – разрешает мне Анисим. И возле расписания на Ярославском вокзале я назначаю ему встречу.
Все-таки его убедил. Что, прежде чем брать за грудки Качалина, надо сначала спросить у самого Ильина, на кого он больше согласен: на Славу Метревели или на «танец с саблями»? И я прождал, наверно, часа два или три. Но Анисим так и не появился.
И тогда я поехал один. Но, прометавшись из тамбура в тамбур, доехал только до Перловки. И все сомневался, говорить мне одному или не говорить? Не то чтобы сдрейфил. А так. Все сидел на скамейке и думал. И от волнения даже купил до Москвы обратный билет.
А до Тарасовки так и не доехал. А если бы доехал, то я бы тогда предал своего товарища. Ведь это Анисим кинул идею выдвинуть Качалину ультиматум. И на несколько месяцев потом пропал.
Оказывается, все тоже сомневался. И после мучительных раздумий ринулся в бой в одиночку. Но только не в Тарасовку, а на расширенное заседание футбольной федерации. Анисим вообще-то упорный. И в качестве кандидатуры на пост главного тренера сборной СССР предложил свои услуги.
Решил меня обскакать. А вдруг этот пост достанется мне? И в результате оказался в Клинике имени Ганнушкина.
5
Из Парижа транслируют репортаж. И хотя в заявке на участие в финале Ильина даже нет среди запасных, я все еще на что-то надеюсь. Но чуда не происходит, и, дослушав состав до конца, я выключаю приемник.
Но это не помогает: из репродуктора, что висит над входом в отделение милиции, жизнерадостный Озеров набирает на всю страну обороты…
Я закрываю форточку, но и это мне тоже не помогает: Озеров просачивается из-за стены.
Тогда я затыкаю уши и лезу под кровать, но благородный порыв оперного вокалиста накрывает меня и там.
– Удар, – «проводит мне апперкот» неистовый рупор отчизны, – еще удар… г-о-о-о-л!!!
И с этим победным воплем рушится последняя надежда на исполнение моего заветного желания. Что без Анатолия Ильина сборная обязательно должна проиграть.
И в результате, на радость болельщикам и мне назло, точно подслащивая для меня ядовитую пилюлю, сборная СССР по футболу становится первым обладателем Кубка Европы.
6
Не знаю, кого больше, но я люблю и кенаря, и кошку. Но если их поместить в одну клетку, то кенарь никогда не будет петь.
А кошка, сколько ее ни дрессируй, сразу же кенаря слопает.
7
И тогда я надумал поддержать своего любимого футболиста на дому, и в киоске «Мосгорсправка» мне выписали такую квитанцию: Ильин Анатолий Михайлович, 1931-го года рождения. Место рождения – город Москва. Проживает по улице Горького в доме № 6. Номер квартиры я, правда, уже позабыл.
Я вошел в подъезд и даже не обнаружил лифтерши. А теперь, вооружившись пулеметом, наверно, сидит целый отряд специального назначения. Ведь шуточное ли дело – улица Горького, дом № 6. В пяти минутах от самой Красной площади!
Мне открыла его жена, и я ее сразу же узнал. Галина Шамрай, чемпионка Олимпийских игр по гимнастике. Как будто спланировала со своих разновысоких брусьев…
У двух олимпийских чемпионов теперь бы в каждом углу коридора замаскировались по личному телохранителю и, в поисках бомбы, сразу же кинулись бы меня обезвреживать. А вместо этого из комнаты выглянула малышка. Не помню, были у нее бантики или нет. И мне сразу же представилась Олечка, которой родиться еще через два года.
Я сказал:
– Здравствуйте, а Анатолий Михайлович дома?
Галина Шамрай приветливо улыбнулась:
– Вы знаете, Толя уехал в Тарасовку. Может, ему что-нибудь передать?
Малышка все продолжала из комнаты выглядывать.
Она спросила:
– Мама, это кто?
И мама ответила:
– Это к папе. Да вы, проходите, не стесняйтесь… – и, повернувшись ко мне, снова заулыбалась…
И я представил их, папу и маму, вместе. Вот это, я понимаю, пара!
На месте тогдашнего Сундука сейчас я бы их сравнил с ВЫСОЦКИМ и МАРИНОЙ ВЛАДИ и на месте Галины Яковлевны даже попробовал написать
воспоминания и назвал бы их АНАТОЛИЙ, или ПОЛЕТ С ПОДРЕЗАННЫМИ КРЫЛЬЯМИ. Но тогда я еще даже и не подозревал, что Высоцкий уже существует и что его Жар-птица ему еще только снится; зато КОЛДУНЬЯ, обойдя все экраны Советского Союза, уже давно успела заворожить и меня, и Владимира Семеновича.И я ей тоже в ответ улыбнулся:
– Да я и не стесняюсь… Просто я хотел сказать… вы, наверно, уже получили… письмо… но это все не то…
– Да, да… – она еще раз внимательно меня осмотрела и, точно признав, наконец, во мне автора, опять заулыбалась, – мы с Толей читали…
И было не совсем понятно, согласна она со мной или не согласна. Что там, в этом моем письме, все совсем не то.
Но теперь уже ничего не попишешь. Тем более что, может, еще где-нибудь и пылится. В какой-нибудь коробке из-под шляпы. Вместе с другими письмами. Наверно, я ему писал не один.
И как свалилась гора с плеч, что я его не застал. Ведь окажись Анатолий Михайлович дома, что бы я ему тогда сказал? Стоял бы и, уставясь в половицу, думал. Как на платформе станции Перловка.
Другое дело Иосиф Бродский, к которому я тоже потом приду. Через тринадцать лет.
На слова Иосифа Бродского у меня сложилась песня. А для Анатолия Ильина нужно еще подобрать мелодию.
Как написал мой старший товарищ Володя Корнилов:
Вдруг на конус пошли —
Без жалости! —
И поэзия, и любовь
….С лета сорок шестого, с августа,
Я всерьез полюбил футбол.
Помню, черт-те чего звучало,
На дрожжах подымалась спесь.
Но снимали мои печали
Блин, Бобер, Пономарь, Чепец!
А я всерьез полюбил футбол, наверно, с весны пятьдесят четвертого, с мая.
И снимали мои печали
Гусь, Кузьма, Ильинок, Стрелец!
8Но чтобы эту мелодию подобрать, сначала надо найти слова. И тогда я ему все расскажу.
И про «сизарей», зазря выпущенных блатарями во время той игры. И про тот удивительный гол, Анатолий Михайлович, наверно, уже и сам его не помнит, его же не засчитали.
И про тот, что, конечно, помнит, потому что его помнят все, – гол, забитый на чемпионате мира в Швеции в переигровке со сборной Англии и зафиксированный на газетной витрине дома № 3 по набережной Шевченко; и как, вырвав с витрины страницу и вырезав из нее фотографию, я прикноплю ее потом у себя над полатями в акмолинской степи, где за окном барака «медленно блеющие бараны», вместо Лолиты Торрес или Жерара Филипа, – как будто этот гол забил не Анатолий Ильин, а Анатолий Михайлов – еще на Покровском бульваре на газоне чертежной доски, где вместо штанг – спичечные коробки, а вместо футболистов – пуговицы, и на воротах – от дедушкиного полушубка – Борис Разинский, а Борис Татушин – укатился под сервант; как уже в конце октября прямо с Казанского вокзала в телогрейке и в резиновых сапогах я рвану в Библиотеку имени Ленина и, заказав подшивку «Советского спорта», проштудирую все 18 голов самого результативного футболиста чемпионата, приплюсовав к еще увиденным весной пропущенные в битве за «казахстанский миллиард», – подшивку, увенчанную экспромтом (уже не помню фамилию автора), из которого запомнилась такая концовка: «Но блистает Ильин Анатолий неизменно на левом краю!»
Я расскажу, как в июле 69-го на Колыму приехали ветераны московского «Спартака» и вместе с ними почему-то «примкнувший к ним» Юрий Фалин. И как Николая Тищенко встретили овацией и, вспомнив, как в полуфинале с болгарами он играл почти целый тайм со сломанной ключицей и даже сделал голевую передачу Стрельцову, все закричали:
– Коля, как твоя рука?!
И как во втором тайме, погасив радость встречи, Анатолия Ильина почему-то опять заменили. И снова, как и тринадцать лет назад, вернулась и опять засвербила обида.
И как я ненавидел Качалина за то, что в Мельбурне до самого финала он все ставил и ставил Рыжкина. И как потом все ему простил за то, что в финале он все-таки поставил Ильина. И какой это был для меня потом праздник. Потому что Ильин еще и забил гол. И не просто забил гол, а забил гол «золотой». И все потом так и говорили «золотой гол Анатолия Ильина». И как я потом, наверно, всю неделю подряд ходил на «Карнавальную ночь». Все ходили на Гурченко и на Игоря Ильинского. И еще на Филиппова, какой он пьяный смешной. А я ходил на Анатолия Ильина. Просто у нас в «Колизее» перед сеансом всегда крутили «Советский спорт». И все не мог налюбоваться трехходовкой Татушин – Исаев – Ильин.
Но все равно мой самый любимый гол – тот, незасчитанный. В ворота Льва Ивановича Яшина.