У подножия вулкана. Рассказы. Лесная тропа к роднику
Шрифт:
В глубине чащи, среди высоких деревьев, слышался шум, тревожный гул и треск, как будто дрожали корабельные снасти; ветви, подобно реям, упруго гнулись, широкие листья трепетали. Деревья словно подавали друг другу тревожные сигналы, как корабли в гавани перед штормом, и вдруг сквозь чащу, над дальними горами, сверкнула молния, свет в баре погас, загорелся и погас снова. Но грома не было слышно. Гроза все еще ползла стороной. Ивонна ждала в нетерпении; свет загорелся, и она увидела, как Хью — господи, таковы все мужчины, но она сама виновата, надо было и ей пойти туда — торопливо пьет с мексиканцами. Птица притихла, длиннокрылая, черная, хищная, она таила в себе злобное отчаяние, и мечты, и воспоминания о полете высоко над Попокатепетлем, над пустыней, милю за милей лететь бы ей, падать камнем вниз и снова взмывать к небу, зорко высматривая добычу среди лесных призраков на склонах гор. Дрожащими
Электрический свет окропил корни деревьев; мексиканцы и Хью появились в открытых дверях, они кивали головами, видимо толкуя о погоде, и указывали на тропу, а бармен достал из-под стойки бутылку и налил себе.
— Нет!.. — крикнул Хью сквозь рев воды. — Сюда он не заходил! Но поблизости есть еще бар, поищем там!
— Вперед!
За «Эль Петате» тропа повернула вправо, мимо конуры, где сидел на цепи муравьед, уткнувшись носом в черную землю. Хью взял Ивонну за руку.
— Гляди, муравьед! Помнишь того броненосца?
— Я все помню!
Ивонна сказала это уже на ходу, едва ли сознавая смысл собственных слов. Вокруг, в чаще, таились лесные твари, и Ивонна все высматривала орла, тщетно надеясь увидеть его еще раз. Лес постепенно редел. Под ногами были прелые листья, запахло гнилыми отбросами: видимо, ущелье было где-то недалеко. А потом неведомо откуда повеяло теплом и каким-то приятным запахом, тропа стала круче. В последний раз, когда Ивонна была здесь, она слышала крик козодоя. Крик этот звучал жалобно, одиноко, на родине он возвещал весну, на родину он звал — но куда же? В отчий дом в Огайо? А как сам козодой оказался так далеко от родных мест, в темном мексиканском лесу? Но козодой, подобно любви и мудрости, не знает родины; и, быть может, как сказал ей тогда консул, ему здесь лучше, чем в Кайенне, где он должен бы зимовать.
Они поднимались по склону холма к невысокой безлесной вершине; Ивонна видела над собой небо. Но она никак не могла сориентироваться. Мексиканское небо стало чужим, и теперь звезды посылали ей зов, который был даже тоскливей крика того бедного бездомного козодоя. Зачем мы здесь, словно говорили они, потерянные, заблудшие, так далеко, так бесконечно далеко от родного дома? Но от какого дома? Разве она, Ивонна, не вернулась домой? И все же звезды самим своим существованием утешали ее. И она чувствовала, как к ней вновь возвращается чувство отрешенности. Теперь они с Хью поднялись уже высоко и видели сквозь деревья звезды на западе, над низким горизонтом.
Созвездие Скорпиона скоро зайдет… Стрелец, Козерог; вот они, на своих местах, их очертания стали теперь четкими, она узнавала их, они мерцали, образуя прекрасные, безукоризненно правильные узоры.
Сегодня, как и пять тысяч лет назад, они будут всходить и заходить: Козерог, Водолей, а ниже, поодаль, Фомальгаут и Рыбы; и Овен, и Телец с Альдебараном, и Плеяды. «Когда Скорпион заходит на юго-западе, Плеяды восходят на северо-востоке». «Когда Козерог заходит на западе, Орион восходит на востоке. И восходит Кит с Мирой». Сегодня, как через много веков, люди будут говорить это или закрывать двери домов; прятаться от звезд в смертельном ужасе или смотреть на них с любовью, говоря: «Вот наша звездочка, твоя и моя»; будут находить по ним дорогу, летая над облаками или плавая по морям среди волн, смотреть на них, вращая штурвал, верить им или не верить; наводить на них в тысячах обсерваторий слабые свои телескопы, наблюдать таинственные рои звезд и туманности, где столько мертвых, погасших светил и новых, ярко вспыхнувших солнц, где гигантский Антарес, пылающий, обреченный, подобен крохотной искорке, хотя он в пятьсот раз больше нашего Солнца. И сама Земля непрерывно вращается вокруг своей оси и вокруг Солнца, а Солнце вращается в сверкающем колесе нашей Галактики, и бесчисленные, неизмеримые, сверкающие, как драгоценные камни, колеса бесчисленных, неизмеримых галактик вращаются, вращаются, величественно уносясь в беспредельность, в вечность, и жизнь несется через вселенную, — после того как она, Ивонна, умрет, люди долго еще будут
видеть все это на ночном небе, и в те далекие, грядущие эпохи Земля не прекратит своего вращения, и созвездия будут восходить, достигать кульминации, заходить и восходить вновь, — Овен, Телец, Близнецы, Рак, Лев, Дева, Весы, Скорпион, Стрелец, Козерог, Водолей, Рыбы и вновь торжествующий Овен! — но и тогда разве не будут люди задаваться все тем же безнадежным, извечным вопросом: где смысл? Какая сила движет мирозданием? Скорпион вскоре зайдет… Но уже восходит, подумала Ивонна, другое созвездие, невидимое за вулканами, оно достигнет кульминации сегодня в полночь, когда зайдет Водолей; и некоторые люди, сознавая быстротечность времени и все же чувствуя, что алмазный блеск просветляет душу, пробуждает в памяти все радостное, возвышенное, смелое и гордое, будут смотреть, как в вышине, словно птичья стая, бесшумно устремляющаяся к Ориону, воссияют Плеяды, доброе знамение…Лес редел, горы, прежде скрытые от взгляда, теперь показались снова, можно было прибавить шагу… Но Ивонна медлила.
Вдали на юго-востоке низко висел рогатый месяц, который утром сопутствовал им, а сейчас наконец закатывался, и Ивонна смотрела на него — на это мертворожденное дитя Земли! — со странной, жадной мольбой… Море Изобилия, похожее формой на алмаз, море Нектара, как бы образующее пятиугольник, крутой западный склон Эндимиона, горы Лейбница, а к востоку от Прок ла озеро Снов. И среди следов катастрофы стоят Геркулес и Атлас, неведомые нам…
Месяц закатился. Горячий порыв ветра ударил в лицо, на северо-востоке сверкнула молния, вспыхнув ослепительно-белым зигзагом; глухо заворчал гром; лавина вот-вот рухнет…
Тропа все круче поднималась в гору, забирая вправо, она петляла среди деревьев, которые стояли порознь, как часовые, высокие и редкие, а за поворотом гигантский кактус распростер в стороны свои скрюченные, усеянные колючками руки, заслоняя все вокруг. Стало так темно, словно наступила глубокая ночь, и впереди тоже разлилась беспросветная тьма.
Но когда они вышли на шоссе, глазам их представилось поразительное зрелище. Сумеречное небо по-прежнему медленно заволакивали густые, темные тучи. В далекой, чудовищно далекой вышине парили черные птицы, тощие, как скелеты. Снежные ураганы бушевали на вершине Истаксиуатля, застилали ее, по склонам ползли облака. А Попокатепетль словно надвигался вместе с тучами, крутобокой громадой сползал в долину, где дерзко выделялся на склоне холмик, озаренный странным, печальным светом, который тек с маленького кладбища.
По кладбищу двигались люди, но видны были лишь огоньки свечей у них в руках.
А потом вдруг вспышки молний, словно световые сигналы, разнесли какую-то весть по этим диким краям; Ивонна и Хью представились себе крошечными черно-белыми фигурками, подвижными, выхваченными из тьмы. Теперь, в тишине перед ударом грома, они слышали голоса: ветер доносил тихие жалобы и стенания. Люди пели над могилами своих близких, тихонько играли на гитарах или молились. До слуха долетал унылый звон, словно тренькали колокольцы.
Чудовищный громовой раскат разнесся по долинам, заглушив все звуки. Лавина обрушилась. Но огоньки свечей не погасли. Они упрямо мерцали в отдалении, иные из них растянулись вереницей. Люди начали спускаться вниз по склону холма.
Ивонна шла, с благодарностью ощущая под ногами твердое шоссе. Впереди блеснули огни отеля и ресторана «Эль Попо». Рядом, над гаражом, сверкала электрическая надпись. Откуда-то из радиоприемника неслась бешеная темпераментная музыка в невероятно быстром ритме.
У ресторана стояли в ряд американские автомобили, дальше был тупик, дорога упиралась в лесную опушку, и какая-то холодная настороженность ощущалась здесь, словно ночью на границе, и в известном смысле так и было, потому что неподалеку отсюда, справа, по ущелью, через которое мостик вел на окраину бывшей столицы штата, проходила его граница.
На веранде сидел консул и молча ел в одиночестве, но тотчас исчез. И одна лишь Ивонна его видела. Они с Хью пробрались меж круглых столиков и вошли в убогий, тоскливый бар, где в углу сидел насупленный консул в обществе троих мексиканцев. Но никто, кроме Ивонны, не видел его. Бармен сказал, что консула здесь не было. И младший распорядитель, он же повар, долговязый японец, который сразу узнал Ивонну, тоже сказал, что консула не было. Но хотя они решительно утверждали, что он сюда не заходил (и сама Ивонна уже твердо знала, что он сейчас в «Маяке»), консул скрывался за каждым углом, исчезал за каждой дверью. Столики на мозаичном полу перед стойкой бара были пусты, но там тоже, казалось, сидел консул и встал при их появлении. И во внутреннем дворике он же, консул, вскочил, отодвинув стул, поклонился и пошел им навстречу.