У подножия вулкана. Рассказы. Лесная тропа к роднику

В ресторане «Эль Попо», как это часто бывает почему-то в подобных местах, оказалось гораздо меньше людей, чем снаружи автомобилей.

Хью вертел головой, вероятно пытаясь сообразить, отчего музыка, которая, скорей всего, доносилась из какого-нибудь автомобиля, где был включен радиоприемник, и здесь, среди запустения, представлялась чем-то совершенно невероятным, некой ужасной, стихийной неодолимой силой, которая мчит навстречу гибели, содрогается, жаждет страшных бедствий, внезапно смолкла.

В длинном, прямоугольном дворике росли цветы и травы. По обе стороны тянулись полутемные веранды под арками, словно в монастыре. Двери номеров выходили на веранды. Свет из окон ресторана местами падал на какой-нибудь багряный цветок или зеленый кустик, придавая им неестественную живописность. Два сердитых попугая в ярком взъерошенном оперении сидели на железных кольцах, висевших меж арками.

Коротко блеснула молния, на миг воспламенив окна; ветер прошелестел в листве и затих, оставив по себе раскаленную пустоту вокруг неистово мятущихся деревьев. Ивонна села, прислонилась спиной к арке и сняла шляпку; один из попугаев издал скрежещущий крик, она зажала уши руками, а когда загремел гром, зажала еще сильнее, и сидела так, зажмурясь, и опустила руки, только когда гром отгремел и подали две бутылки безвкусного пива, которые заказал Хью.

— М-да, — говорил он, — это тебе не пивоварня в Куаунуаке… Какое там… Право, я никогда не забуду это утро. Небо было такое синее, помнишь?

— И лохматая собачонка, и жеребята бежали впереди, и над рекой стремительно носились птицы…

— А далеко ли отсюда до «Маяка»?

— Мили полторы. Но если идти через лес, напрямик, тогда около мили.

— В темноте?

— Надо спешить, если мы хотим успеть на последний автобус в Куаунауак. Ведь уже седьмой час. Мне это пиво в горло не лезет, а тебе?

— И мне. У него какой-то металлический привкус… черт знает что, — сказал Хью. — Давай-ка лучше…

— Давай лучше выпьем чего-нибудь другого, — предложила Ивонна чуть насмешливо.

— А позвонить отсюда нельзя?

— Выпьем мескаля, — сказала Ивонна весело.

Воздух трепетал, насыщенный электричеством.

— Чего-чего?

— Мескаля, если ты не против, — повторила Ивонна, качая головой с иронической серьезностью. — Мне давно уже охота понять, что Джеффри в нем находит.

— Отчего же, давай выпьем вместе.

Но когда другой официант принес на подносе, который ловко держал одной рукой, два стаканчика, спросил, не темно ли здесь, и зажег еще лампочку, Хью, куда-то отлучившийся, еще не вернулся.

Все, что Ивонна выпила за обедом и вообще за этот день, хотя пила она не так уж много, оставило в душе скверный осадок; прошло несколько времени, прежде чем она взяла стаканчик и осушила его.

Мескаль, тошнотворный, омерзительный, с привкусом эфира, поначалу ничуть ее не согрел, а вызвал, как и пиво, лишь холод, озноб в желудке. Но потом он подействовал. На веранде раздались слегка фальшивые звуки гитары, и какой-то мексиканец запел песню «Моя голубка», а мескаль все действовал. В конце концов он вызвал приятное, сильное опьянение. Но где же Хью? Быть может, он нашел наконец консула? Нет: она знала, что консул не здесь. Она оглядела «Эль Попо», это унылое заведение, проникнутое дыханием смерти, которая тикает и стонет, как сказал когда-то Джефф — скверное подобие американского придорожного трактира; но теперь ей казалось, что здесь не так уж плохо. Она взяла лимон со столика, отжала в стакан несколько капель, и все это длилось немыслимо долго.

А потом вдруг она почувствовала, что смеется нелепым смехом, что у нее внутри вспыхнул огонь, разгорается пожар; и снова ей привиделась женщина, которая безудержно, исступленно колотит кулаками по земле…

Но нет, горела не она. Горел дом, пристанище ее духа. Ее мечта. Ферма, Орион, Плеяды, домик у моря. Но откуда пожар? Консул первый это предвидел. Откуда они, безумные мысли, пустые, несвязные? Она протянула руку, взяла стаканчик с мескалем, второй стаканчик, заказанный для Хью, и пожар прекратился, его внезапно залила могучая волна, захлестнувшая все ее существо, волна невыразимой любви и нежности к консулу.

…Темнота глубока и прозрачна, ветер дует с моря, и плещет невидимый прибой, и в весенней ночи по-летнему светят звезды, лето уже наступает, и звезды сияют ярко; прозрачна и глубока темнота, луны еще нет; чудесный, упругий, свежий ветер налетает с моря, и вот восходит ущербная луна, а потом, в доме, слышен рев невидимого прибоя, возмущающий тишину ночи…

— Ну, как тебе понравился мескаль?

Ивонна вскочила с места. До сих пор она сидела, понурясь, над вторым стаканчиком; Хью стоял перед ней, покачиваясь, и под мышкой у него был длинный потрепанный парусиновый чехол, похожий на большой ключ.

— Что это у тебя такое?

Голос Ивонны прозвучал глухо и отчужденно. Хью положил чехол на балюстраду. Бросил на стол электрический фонарик. Новейшее изобретение для бойскаутов, что-то вроде вентиляционной трубки с металлическим кольцом, чтобы носить у пояса.

— Я тут повстречал на веранде того малого, с которым Джефф так бесцеремонно обошелся в «Салоне Офелии», и приобрел у него это. Но он пожелал еще продать свою гитару, чтобы купить новую, ну я и ее прихватил заодно. Всего восемь песо и пятьдесят…

— Но зачем тебе гитара? Чтобы играть на корабле? — спросила Ивонна.

— Нравится тебе мескаль? — повторил Хью.

— Я словно проглотила десять ярдов колючей проволоки. У меня голова раскалывается. Вот твой стаканчик Хью, правда тут осталось немного.

Хью сел.

— Я выпил текилы с тем малым, что всучил мне гитару… Ну что ж, — добавил он, помолчав, — сегодня мне явно не добраться до Мехико, а коль скоро этот вопрос решен, мы можем многое предпринять ради Джеффри.

— Я бы гораздо охотней напилась, — сказала Ивонна.

— Как тебе будет угодно. Пожалуй, эта мысль недурна.

— Зачем ты говоришь, что эта мысль недурна? — спрашивала Ивонна, а на столике уже снова был мескаль. — И для чего ты купил гитару? — повторила она.

— Чтобы петь под нее. И быть может, преподносить людям ложь.

— К чему все эти причуды, Хью? Каким людям и какую ложь будешь ты преподносить?

Хью резко откинулся назад вместе со стулом, так что спинка коснулась балюстрады, и сидел, покуривая, держа стаканчик с мескалем на колене.

— Вроде той лжи, о которой сэр Вальтер Ролей говорил, когда обращался к своей душе. Тебе порукой будет правда. Смерть неминуема, покинь меня, ну что ж. Преподнеси же миру ложь. Скажи перед судом, она мерцает, гнилушкой светится, обманчиво хитра. Скажи пред церковью, она нам открывает добро, что не творит добра. А если суд и церковь скажут «нет», преподнеси им ложь в ответ… Что-нибудь в этаком духе, но не вполне.