У птенцов подрастают крылья

Мы кое-как протискались поближе к трибуне. Митинг еще не начался, ждали самого главного.

А вот и он. Пробираясь через толпу, он, не торопясь, прошел мимо нас. Какое счастье! Я смог его разглядеть вот так же хорошо, как, например, стоявшего рядом Сережу или Михалыча. Командир Неделин был именно такой, каким я всегда представлял себе настоящего командира. Огромного роста, статный, бравый, чем-то похожий не то на Петра Великого, не то на легендарного героя войны казака Козьму Крючкова. И одет он был очень здорово: в короткий кожаный полушубок, перетянутый ремнем. Серая папаха лихо сбита на затылок. Спереди из-под нее выбивается прядь вьющихся темных волос. Вот именно таким и должен быть командир боевого отряда.

Он легко вбежал на помост, огляделся и крикнул громко, на всю площадь:

— Здравствуйте, товарищи! Объявляю митинг открытым!

Огромная толпа, до этой минуты шумевшая как на базаре, вдруг замерла.

Я не спускал глаз с командира. Теперь, стоя на помосте, он казался еще огромнее, еще красивее в своей серой папахе, с вьющимся надо лбом чубом темных волос.

Он говорил о том, что по всей стране власть переходит к Советам рабочих и солдатских депутатов, что во главе нового правительства стоит великий вождь всех трудящихся — Владимир Ильич Ленин, что правительство ставит своей первейшей задачей как можно скорее кончить войну, что все помещичьи, монастырские, церковные земли без всякого выкупа передаются трудящемуся крестьянству. Еще он говорил о том, что заводам, фабрикам и вообще городскому населению нужен хлеб, а богатеи-кулаки в деревне этот хлеб припрятывают, хотят, чтобы голод в стране был, но советская власть этого не допустит.

— Если не хотят добром, мы возьмем силой у них этот хлеб, — грозно заявил оратор, — возьмем и накормим им трудящихся!

Потом он говорил о тех трудностях, которые стоят перед новой властью. О том, что меньшевики и эсеры продают революцию, что они поддерживают буржуазию, а в деревне кулачество. Что изменник Керенский вместе с господином Красновым прямо же после Октябрьского восстания подтянули с фронта к Петрограду казачьи части и пытались задушить советскую власть.

— Эти изменники и предатели революции, — продолжал командир, — организовали так называемый «Комитет спасения родины и революции». Его поддержали и наши, с позволенья сказать, союзнички, то есть все те, кто стремится задушить молодое Советское государство. Только не удастся им это. Рабочие и крестьяне не выпустят власть из своих рук, не дадут вновь закабалить себя. Наша власть, власть трудящихся, крепка и будет крепнуть с каждым днем. Пусть это знают и запомнят раз навсегда все ее враги, и внешние и внутренние. Да здравствует советская власть! — закончил Неделин свое выступление.

По всей площади прокатилось громкое «ур-ра!».

На этом же митинге мы узнали, кто именно эти люди, одетые совсем не по-военному, но с оружием в руках. Это отряд Красной гвардии, организованный из тульских рабочих. Такие отряды рассылались по всем уездам нашей губернии, чтобы устанавливать новую, советскую власть.

Митинг продолжался долго. Михалыч больше оставаться на нем не мог: ему нужно было идти в больницу. Сережа тоже куда-то ушел. Ко мне подошли Миша с Колей.

— Ну что, Юрка, свобода! — весело сказал Коля. — Настоящая свобода.

И мы все трое пошли к Мише обсудить то, что сегодня видели и слышали.

Итак, в этот солнечный зимний день на Соборной площади, где каждую пятницу и воскресенье собирался базар, жители города Черни собрались совсем для другого дела: они узнали, что в России свергнут no только царь Николай, но и Временное правительство и отныне вся власть принадлежит Советам. С высокого дощатого помоста, еще пахнущего свежим лесом, в этот день в городе Черни была провозглашена советская власть.

БУНТ

Вот когда, наконец, и в нашей мирной глуши почувствовалось, что в стране революция.

Отряд Красной гвардии, обосновавшийся в доме Кошелева, приступил к самому неотложному делу — он добывал в деревнях хлеб для отправки в центр. Хлеб полагалось брать у деревенских богатеев. Зажиточное крестьянство заволновалось, зашумело. Кулаки начали прятать хлеб. Прятали на чердаках, в подпол и даже зарывали в ямы. Пусть, мол, гниет зерно, а никому не достанется.

Находить хлеб помогала местная беднота. Они всячески старались поддержать красногвардейцев, показывали, куда спрятан хлеб, помогали его взять.

Нередко дело доходило до стычек, и с каждым днем в деревнях становилось все неспокойней и неспокойней.

У нас в городке тоже на местное купечество была наложена денежная контрибуция. Уж не помню, в какой сумме, но что-то большая.

Перепуганные купцы собрались, потолковали между собой и порешили никакой контрибуции не платить: «Будь что будет, а потачки им давать нечего».

Но новая власть шутить, очевидно, не собиралась. Три дня, данные для уплаты контрибуции, прошли, и вот неуплативших купцов красногвардейцы арестовали и повели в дом заключения, то есть в бывший острог.

Тут-то и произошло нечто совсем неожиданное.

Когда арестованных купцов красногвардейцы вели по улице, среди толпившихся вокруг зевак оказались приказчики из разных лавок. Многие из них заволновались:

— Хозяевов в тюрьму, лавки на замок, а нам-то как же? У нас семья, дети, нам-то как жить, куда податься? Им-то хорошо — собрали контрибуцию да и айда откуда заявились, а мы тут расхлебывай. Не дело это! Почему контрибуцию? Почему в тюрьму? Не порядок! Не позволим, кто им права давал! Откуда такие заявились? Ребята, чего смотрим? Ослобонить хозяев!

И приказчики, особенно те, кто утром «с огорчения» выпил малость, бросились на красногвардейцев отбивать у них арестованных. Началась свалка. И вот в этой-то потасовке один из приказчиков начал отнимать у красногвардейца винтовку. Схватил за штык и рванул к себе. Раздался выстрел. Пуля чиркнула по руке ухватившегося за штык, и четыре пальца отлетели напрочь.

Перепуганные выстрелом приказчики бросились врассыпную. Один только пострадавший растерянно стоял среди красногвардейцев. Из руки на снег лилась кровь.

— В больницу, в больницу его! — закричали стоявшие вокруг.

Раненого подхватили под руки, повели в больницу, а красногвардейцы, отбив это неожиданное нападение, повели арестованного в дом заключения.

Никто из нашей семьи этой сцены не видел. О ней мы узнали от ребят, которые, запыхавшись, прибежали к нам звать Михалыча скорее в больницу.

Узнав, в чем дело, Михалыч живо оделся и вместе с ребятами поспешил в больницу. А мы все — мама, Сережа и я — остались дома. Остались, потрясенные тем, что случилось, и еще больше мыслью о том, что теперь будет с раненым.

— Вот дурак-то, — охала мама, — ну куда, зачем он нолез? Разве его это дело? Власть — она сама должна разобраться, что к чему, на то она и власть. А он при чем? Да кого защищать-то вздумал — хозяина своего! Тот и без него все ходы и выходы знает. Сам, где надо, управу найдет. Ах, дурак, дурак! — вздыхала мама. — Трое детей, мал мала меньше. Что теперь с ними будет, куда он без руки годится?

Мама вдруг примолкла, пораженная какой-то новой страшной мыслью.