У птенцов подрастают крылья

Шепот восторга пробежал по толпе ребят.

— Вот это здорово! Это настоящая картина! Вот бы мне так суметь!.. — слышались отдельные голоса.

Действительно, Толя нарисовал все: И березки, и речку, и поля, и деревушку на том берегу. Все нарисовал, и даже очень похоже, можно сразу сказать, что это деревня Девочкино, Нарисовал решительно все.

Но мне, признаться, картина не очень понравилась. Я вспомнил почему-то, как в прошлом году на ярмарке продавались в палатке картины. Там тоже всё было: и речка, и лес, и деревня. Или парк и помещичий дом, или пруд с лебедями… Всё было нарисовано. А вот поглядишь — и похоже и не похоже. Всё совсем не живое. Не верится, что это правда, и не хочется смотреть на такую картину.

Николай Дмитриевич одобрительно кивнул.

— Прямо Поленов, — чуть-чуть улыбнувшись, сказал он. Потом обнял Толю за плечи и ласково добавил: — Только не нужно так увлекаться внешней стороной, не нужно за красивостью гнаться. Красота и красивость — вещи совсем разные.

— Значит, у меня красивость? — обиделся Толя.

— Нет, нет, — успокоил его Николай Дмитриевич. — Только уж очень много всего вы тут нагородили, прямо географическая карта, лучше поменьше бы. Но для первого раза совсем неплохо. И по цвету, и перспектива все-таки есть. Совсем неплохо!

Толя самодовольно улыбнулся. Когда мы пошли домой, он отозвал меня в сторонку и не без ехидства сказал:

— Видал, как Николай Дмитриевич напыжился, когда мою картину увидел? Это он от зависти. Сам-то так не сумеет, кишка тонка.

— Он Строгановское училище окончил, — ответил я. — Наверное сумеет, может, и получше.

— Ну да, сумеет, держи карман шире! — усмехнулся Толя и присоединился к ребятам.

Так был закончен наш первый художественный поход. К сожалению, он оказался и последним. Вскоре Николай Дмитриевич заболел воспалением легких и совсем прекратил свои уроки.

А жаль, очень жаль! Художников он из нас, конечно, бы не сделал, но наверное научил бы видеть иного хорошего, мимо чего мы равнодушно проходим, даже не замечая.

ЛЕВА

Во время подготовки к школьному вечеру я сдружился с Толей и Левой. Оба они мне очень нравились, хотя были совсем разные по характеру. Да и нравились они мне тоже совсем по-разному.

С Толей всегда было весело. Он все умел делать: и рисовать, и петь, и на гармошке играть. Уж если соберутся ребята, Толя всегда самый заводила, что-нибудь да придумает. «Не парень, а прямо душа общества», — шутили ребята. Шутили, а и вправду Толька во всякой компании был, что называется, именно «душой».

Вот Лева совсем наоборот. Ни смешной анекдот рассказать не сумеет, ни спеть, ни сыграть, только стихи читает хорошо. Да кто их, стихи-то эти, слушать будет, разве что на школьном вечере!

Лева и сам не любил компанию, веселье, даже в школе… Все в коридоре толкаются или во двор выйдут, а он сидит себе в классе в уголке да какую-нибудь книжку читает. Предложишь ему: «Пойдем во двор с ребятами поболтаем». — «Нет, — отвечает, — иди, а мне неохота, я лучше почитаю», — и останется один в углу, как сыч в дупле.

Сначала Лева мне очень не нравился, я все тужил, что сидели мы с ним на одной парте; лучше бы Толю мне в соседи: с ним и поговорить, и посмеяться можно, а это какая-то царевна Несмеяна, тоска, да и только!

Правда, я и сам был не очень-то боек, но, верно, именно поэтому меня и тянуло к тем, кто побойчее, вроде Толи Латина.

Постепенно я и к Леве попривык. Ну что ж, что он царевна Несмеяна, а все-таки славный малый. И какой-то он особенный, не такой, как мы все. Вот ходили в лес с Николаем Дмитриевичем, все ребята ветки деревьев, желтые листья или ягоды нарисовали, а он какую-то коряжину да еще птицу на ней. Плохо нарисовал, совсем плохо, а все-таки рисунок почему-то всем понравился. Даже Николай Дмитриевич похвалил, сказал: «Настроение, мысль и чувство есть». Одному ему только это и сказал.

Понемногу и Лева ко мне тоже попривык, перестал дичиться, даже иной раз и сам стал заговаривать. А уж после подготовки к школьному вечеру мы и совсем с ним подружились.

Помню, как-то пришли в школу, только один урок и должен был быть — урок пения, но и тот не состоялся: Маргарита Ивановна немножко заболела. Посидели мы в классе, потолковали о всяких делах да и разошлись по домам. Мы с Левой вышли вместе.

Погода чудесная. Поздняя осень, не сегодня-завтра зима наступит, а на дворе ну прямо весна. Утром дождь шел, земля и сучья деревьев все влажные. А теперь солнце выглянуло, все кругом блестит, будто ранней весной, да и пахнет совсем по-весеннему — отсыревшей землей, и увядшими, прелыми листьями из сада попахивает. Воробьи в палисаднике так расчирикались — удержу нет. Видно, тоже осень с весной спутали.

Вышли мы с Левой на выгон за школу. Хорошо, просторно. И ветерок такой теплый, чуть-чуть лицо обдувает. Лева сразу повеселел. Огляделся по сторонам и прочитал на память какие-то стихи:

Как поздней осени порою Бывают дни, бывает час, Когда повеет вдруг весною И что-то встрепенется в нас.

Мне стихи очень понравились. Здорово как сказано, а главное — к месту. Вот бы мне такие сочинить!

— Кто это написал? — спросил я.

Лева удивленно взглянул на меня.

— А ты разве не знаешь? Тютчев написал. Ты разве его не читаешь?

— Читал, читал, — поспешно ответил я. И тоже продекламировал:

Люблю грозу в начале мая…

— Да у него не только про грозу, — перебил Лева. — У него много хороших стихов есть. Хочешь, дам тебе почитать?

— Спасибо, с удовольствием. Только не сейчас, не сегодня. Пойдем-ка лучше к речке, прогуляемся.

Лева согласился, и мы пошли.

— А здорово, что у нас такая школа! — сказал я.

— То есть какая — такая?

— Да вот такая: занятий нет, уроков не задают, жизнь, да и только.

Лева как бы в недоумении пожал плечами.

— Особенно хорошего я в этом ничего не нахожу.

— Да что ты? — изумился я. — А тебе бы хотелось целые дни уроки зубрить?

— Нет, целые дни зубрить мне бы не хотелось, — ответил он. — Но и целые дни ничего не делать — тоже хорошего мало. Если так продолжаться будет, глядишь, что и знал-то, забудешь.

— Ну, брат, «учение — не волк, в лес не убежит», — сказал я Леве свою любимую пословицу. — Сколько ни учись, все равно всего на свете не выучишь, что-нибудь другим да останется.

На это Лева ничего не ответил. Некоторое время мы шли молча. Я искоса поглядывал на приятеля и думал: «Что это он, фасонит передо мною своим прилежанием или вправду по учебе соскучился? Чудак какой-то».

Неожиданно Лева обратился ко мне:

— Вот ты радуешься, что мы не учимся. Ну, а дальше как, как же мы дальше в университете учиться будем?