У Вечного огня

 Мищка, так и не заснул. Услышав звуки маршевой музыки, встал, и прошел в умывальню. В столовой съел кашу, выпил напиток, подобие чая.

 — Федоров, к начальнику колонии! — крикнул дежурный с порога.

 Он почувствовал, как внутри у него все похолодело. Сильный приступ тошноты подступил к горлу. Почему вызывают? Вроде, ничего не сделал! Может быть, мама приехала? Прошел коридор, остановился у распахнутой двери.

 — Входи! — подтолкнул сержант.

 Мишка, заложив руки за спину, перешагнул порог. Смысл услышанных слов не доходит до его сознания. Мать умерла, бабушка умерла, Наташка родила сына и умерла при родах.

 — Это неправда! — крикнул Мишка. — Вы все врете!

 — Успокойся, Федоров. Вот телеграмма! — полковник подвинул листок бумаги на столе. — Гляди!

 — Я вам не верю! Не верю! — Мишка побледнел, и рухнул на пол.

 — Врача, быстро! — крикнул начальник колонии, вошедшему на звонок, дежурному. — И в отдельную палату! Пусть отлежится!

* * *

 Слабый луч луны, будто воришка, проник в зарешеченное окно, осветил комнату.

 Михаил открыл глаза. Где я? На окне решетка. Это не камера. Побеленные стены, высокая кровать. Сел на постели. Сжал голову руками от сильной резкой боли в левом виске. Что со мной приключилось? Утро началось, как всегда. Завтрак, перловая каша. Потом повели к начальнику колонии. Полковник сидел у стола. Что он ему сказал? Мишка потер ладонью лоб. На столе лежал белый листок. Ах, да, телеграмма! Ну и что! Мама умерла! Его всего от головы до пяток, будто проткнули длинной острой иглой. Он вскочил. Мама, бабушка, Наташка! Все умерли! Я один остался! Он ощутил себя страшно одиноким, Никому не нужным. У него похолодели ноги. На спине выступил холодный пот. Несколько минут он стоял, покачиваясь на онемевших ногах, не в силах сойти с места. Потом, собравшись с силами, прошел до стены, круто развернулся, пошел назад. Они умерли из-за меня. Я виноват в их смерти! Я всем испортил жизнь! Убил Сережку! У матери больное сердце, бабуля старенькая. Наташка не могла пережить смерть Сергея. Я всех убил! Я убийца! Значит, я тоже должен умереть! Зачем мне жить! Я никому не сделал ничего хорошего, и уже не сделаю! Он сел на постель. Что мне делать!? Уперся локтями в колени, обхватил ладонями голову. Опять головная боль! Словно, железный обруч надели. Сколько дней болит, и не проходит! Мишка застонал. Нет сил, терпеть! Встал, стянул с кровати простынь, скатал в жгут. Завязал петлю. Оглядел комнату, потолок. Никакого крючка. К чему привязать. К решетке! Подвинул стул к окну. Пальцы трясутся, не слушаются. Стул раскачивается под ногами. Снова резкая боль в голове. Волной, она пронзила все тело. Мишка просунул голову в петлю, переступил босыми ногами, стараясь, стать удобнее. Поправил руками на шее жгут. Вдохнул в себя воздух, и оттолкнулся от стула. Спазмы сдавили гортань. В глазах потемнело. Лицо матери вдруг ясно предстало перед его глазами.

 — Мамочка, прости! — прохрипел, теряя сознание.

Глава 48.

 Надя пристально вглядывается в малыша, лежащего перед нею на врачебном столе. Таким она представляла внука? С нетерпением ожидала рождения малыша. Рисовала себе картины предстоящей заботы о маленьком Сереже. Ее фантазия порой заходила очень далеко. Как станет с ним гулять, играть на детской площадке, водить за ручку рядом с собой в магазин, на работу. Здоровый, крепкий мальчик, которым будет гордиться. А перед нею, худенькое тельце. Маленькие ручки и ножки слабо шевелятся. Порой ей кажется, он не дышит, и уже умер. Мальчик запрокинул голову на бок, на губы набежала густая белая слюна.

 — С ним так часто бывает! — Вера Никитична увидела испуг в глазах женщины. — Срыгивает пищу. Слаб, не все усваивается маленьким организмом. — врач положила руку на плечо Надежды Ивановны. — Гарантий никаких!

 Надя потянула пеленку под ножками ребенка.

 — Заберешь! — Вера Никитична заглянула в лицо Нади. — Или в дом малютки? Больно хилый! Выкарабкается, или нет?

 — Конечно, заберу! — словно очнулась, Надежда.— Мой внук. Сереженька! — она склонилась над ребенком.

 Вера наблюдает, как заботливо Надежда Ивановна пеленает ребенка, заворачивает в одеяло. Может, она его выходит!? — На процедуры, не забывай приносить. До четырех месяцев промучаешься, а там, куда кривая вывезет! Больного ребенка врагу не пожелаю! — покачала головой Вера. — Ты сейчас представить не можешь, что это такое!

 — Выхожу! Без него мне не жить!

 Вера села за стол, наблюдая, как Надя заворачивает ребенка.

 — Так, говоришь, Варвара Михайловна умерла!?

 — Месяц назад! Я ее навещала, но так и не решилась сказать о смерти дочери и внучки. Пусть хоть умрет счастливой! Бог меня простит! — Надежда вытерла ладонью, набежавшую на щеку, слезу.

 — Встряхнись, Надька! Живи в свое удовольствие! И хорошенько подумай, нужен ли он тебе такой! — она кивнула на завернутый в голубое одеяло, сверток на руках женщины.

 — Так я и живу! — улыбнулась Надя, сквозь слезы. — У меня теперь Сереженька есть! Я его никому не отдам!

 — Ты и сама еще не старая! Лучшие годы сыну отдала, теперь вот награда, больной внук.

 — Ладно, я пойду! — Надя взяла спеленатого малыша, прижала к груди.

 Вера Никитична поглядела вслед Наде, покачала головой. Не представляет, что ее ждет! Обижается, не слышит моих слов, или не хочет ничего слышать!

 Надежда Ивановна осторожно спустилась по ступенькам.

 — Теперь с тобой вдвоем станем жить! — поправила на лице малыша край пеленки. — Ничего, маленький! Скоро поправишься! — прижав к груди свою ношу, медленно пошла по тротуару. Значит, для меня еще не закончились испытания! Должна пройти и через это. Справлюсь! Должна справиться! Снова и снова она мысленно повторяет себе.

 Женщина повернула ключ в замке квартиры.

 — Вот мы и дома, Сереженька! — прошла в комнату, положила ребенка на диван, включила верхний свет, наклонилась над малышом.

 — Проснулся! Маленький!

 Малыш открыл ротик и зевнул.

 — Зевает, маленький! — она улыбнулась. — Ты обязательно поправишься, малыш! — прошептала женщина. — Ты должен жить! Ты мне нужен!

* * *

 Павел и Нина с умилением любуются маленьким существом, в детской кроватке. Девочка, освобожденная от плена пеленок, энергично двигает ногами и руками.

 Павел обнял жену за плечи, прижался щекой к ее щеке, вдохнул знакомый аромат духов.

 — Смотри, какие у нее маленькие ножки. А пальчики толстенькие и почти круглые. Она на тебя похожа.

 — На тебя! — улыбнулась Нина и отстранилась от мужа. — Твой нос и глаза! — наклонилась над девочкой. — Машенька! Солнышко мое!

 Павел присел на стоящий рядом стул. — Иди, разогревай ужин, а я покачаю.

 Нина задержалась у двери, приложила ладонь к губам, сдерживая смех. Ей всегда хотелось смеяться, когда Павел впадал в детство, сюсюкая над ребенком.

 — Маленькой Машеньке холодно зимой! — тихонько напел Павел.

 Придумал колыбельную. Нина выскочила из комнаты, и расхохоталась.

 — Она заснула! — шепотом произнес, Павел, войдя на кухню.

 — Почему шепчешь? — улыбнулась Нина. — Здесь никто не спит.

 Павел присел к столу, подвинул тарелку с котлетами.

 — Часто думаю об этой девочке, которая умерла при родах, Наташа Федорова.

 — Я тоже о ней вспоминаю! — Нина села за стол. — Мальчика растит Надежда Ивановна. Папа рассказывал. Каждое утро, спешит с ним на процедуры, потом он спит у нее в дежурке. Очень медленно, но поправляется.

 — Мишка повесился!

 — Когда, ты не рассказывал? — подняла глаза на мужа, Нина.

 — Не хотел тебя тревожить, чтобы молоко не пропало. — Павел отодвинул, пустую тарелку. — Выходит, есть справедливость! Совершить такое преступление, и после жить со спокойной совестью?

 — Ты становишься жестоким! Я тебя разлюблю!

 — Прости! — Павел подошел к жене, обнял, прижался лбом к ее щеке. — Как перевоспитать наше общество!

 — Это безнадежно! Люди совершают все новые и новые преступления! Надо менять само общество!