У Вечного огня

 — Чего стал, как памятник! Проходи, вон твое место, у стены! — высокий худой паренек кивнул ему.

 Мишка прошел к кровати, с железными спинками, присел на край. Ему хотелось прилечь, закрыться одеялом с головой, и умереть. Мысль о смерти всю дорогу до колонии, в подпрыгивающей на ухабах, машине, казалась самой спасительной. После тюремной камеры, где он немного привык, теперь перемена места, привыкание к новым людям, пугала его, наводила ужас. Только бы не били! Постоянно он молил кого-то. Оглядывая новых соседей, с трудом переводил, от страха, дыхание.

 — Тебя как зовут! — спросил высокий парнишка. — Меня Пашка!

 — Михаил! — Мишка сомкнул пальцы рук, хрустнул суставами.

 — Его Иван! — указал Павел на толстого, круглолицего мальчика. — Он у нас за главного! — рассмеялся Пашка и хлопнул Ивана по круглому плечу. — По уборке!

 Мальчишки засмеялись.

 — Он тоже Мишка! — подмигнул Павел низенькому, хилому мальчику, сидящему на кровати у окна.

 — Меня Федором зовут! — пробасил мальчик на соседней кровати, и громко закашлял.

 — А я Петро! — улыбнулся рыжеволосый паренек.

 Мишка улыбнулся ему в ответ. Сразу почувствовав расположение к рыжему, как он окрестил паренька. Его, наверно, все рыжим зовут. Подумал Мишка.

 Два дня он лежал, отвернувшись к стене, отказываясь от пищи. На третий день, женщина в белом халате, как после узнал, врач, крепко сжала его плечо.

 — Не будешь есть, через нос шприцем станем кормить! — ее низкий грудной голос, прозвучал, как набат. И Мишка сдался. Он встал, долго плескался под краном в общей умывальне, потом побрел в столовую.

 — Иди сюда! — крикнул ему Пашка за столом у низкого зарешеченного окна. И Мишка пошел к новым товарищам. Начался отсчет дням, его новой жизни.

 Тусклый дневной свет пробился сквозь оконную решетку. Утро нового дня! Еще одного дня пребывания в тюрьме. Сколько таких дней предстоит прожить!

 — Подъем! — объявил дежурный.

 Ребята, один за другим потянулись к выходу.

 Мишка плеснул в лицо пригоршни холодной воды, утерся матерчатым полотенцем. Переставляя лениво ноги, глядит в спину, идущему впереди. Строем умываться, строем в столовую. Почти, как в пионерском лагере. Почти! Разве можно сравнить! Они спорили с воспитателями, когда приходилось подчиняться общим правилам. Ругались, мол, порядки наравне с тюрьмой! То был рай! Он вспомнил, как убегали с зарядки на речку. Окунешься в холодную утреннюю воду, аж, дух захватывает. Выскочишь, и, не вытираясь, бежишь по тропинке. И даже, вычитывание вожатой перед строем, не может испортить настроение. Подумаешь, лишний раз на кухне почистить картошку.

 Мальчишки вошли в столовую на завтрак, расселись за длинными железными столами. Миски, с кашей, нарезанные ломтики серого хлеба в пластмассовых хлебницах. Одна и та же картина, каждый день.

 — Пшенка! — тихо произнес Ванька. Его все называли колобком.

 — Я не люблю! — Павел отодвинул миску. — Она сыростью пахнет! Другое дело, когда дома, мамка с маслом и яичком делала!

 — Ишь, чего захотел! — рассмеялся Петька, прищурив левый глаз. — Когда это мамка тебе кашу варила? Ты ж детдомовский!

 — Когда жива была! — вздохнул Пашка.

 — Эх! Где ты детство золотое! — пропел гнусавым голосом, колобок.

 Миша задвигал ложкой, заглатывая большие порции, глотая вместе со слезами, каждый раз обильно заливавшими глаза, когда ел. Покончив с кашей, выпил мутную жидкость из граненого стакана.

 — На работу, в строй, становись! — прозвучала команда. Из черного стенного репродуктора зазвучала бравурная музыка старого марша. Зашумели отодвигаемые стулья, ребята лениво вышли строиться в коридор.

 Мишка оправил куртку, глянул на загнутые кверху, мыски черных ботинок. Не могли подобрать размер! Обещали поискать, а уже сколько прошло! Засопел носом, глотая слезы. Сейчас бы на улицу. Воздух свежий, морозный! Скатать пару снежков, бросить в Наташку. Как и все близнецы, он, больше всего скучал по сестре. Это была их первая разлука. Они и в школе сидели за одной партой. Часто, когда его вызывали, он слегка толкал сестру под столом ногой, и она, уткнувшись в раскрытый учебник, одними губами шептала слова подсказки. Не всегда, но иногда ему удавалось ответить урок. А после Наташка, на перемене, или дома, отчитывала его, за лень. И он давал клятву, что это в последний раз. Но, заслышав крики друзей, выскакивал пулей из дома, под громкие вопли сестры, опять оставляя школьные задания на потом.

 — Федоров, Лапин! На свидание! — воспитатель остановился возле двери столовой.

 — Счастливчики! — кто-то прошептал сзади. Сегодня не будут работать. А мы опять вату для матрасов расправлять!

 Мишка вздрогнул. К нему приехали! Сердце подпрыгнуло к горлу, забилось в радостном порыве. Сейчас увидит маму. Кто же еще мог приехать!

 Мишка, старательно заложив руки за спину, переставляет ноги по стертому линолеуму. Знает, следом идет Пашка. К нему тоже мать приехала. Два месяца назад она приезжала, продуктов разных навезла. Теперь и моя мамка, тоже, наверное, гостинцев привезла. Мишка сглотнул слюну.

 — Налево! — скомандовал сопровождающий. Мишка послушно повернул за угол. Узкий коридор без окон. Впереди железная дверь. Пришли! Промелькнуло в голове, и сердце подпрыгнуло в радостном порыве.

 Щелкнул замок. Скрежет двери по полу. Мишка перешагнул порог. Низкий, нависший над головой потолок, маленькие, зарешеченные, прорези в стене, подобие окон. Низкие лавки у стен. И женщины, кажется, все на одно лицо, в темных пальто, закутанные в черные платки, серые, уставшие лица, толстые сумки у ног. Барак для свиданий! Он повертел головой. Где же мама!?

 — Проходи! — услышал за спиной, и почувствовал легкий толчок в спину.

 Мишка сделал шаг, потом другой.

 Люба, сдерживая порыв броситься навстречу, закусив губу, глядит на вошедших. Что-то знакомое в разлете густых бровей, припухлые губы. Мишка, или нет! Она вглядывается в перешагнувшего порог, паренька. Нет, это не Миша! Хотя вроде и похож на Мишу. Парнишка сделал шаг. Господи! Сына не узнала. Похудел, побледнел. На щеках красные пятна. Ветрянка что ли?

 — Мишенька! Сынок! Здесь я! — Люба встала с лавки.

 Мишка повернул голову на знакомый голос. Худая, низкого роста, женщина, черный платок спущен на плечи, серое лицо, седая прядь упала на лоб. Неужели, мама! Постарела! Все из-за меня! Он ощутил острую колющую боль в сердце.

 — Мама! Мамочка! — бросился к женщине, с голосом его мамы. Упал на колени. — Прости меня! — слезы градом покатились по его щекам.

 — Мишенька, сыночек! — Люба обняла голову сына, прижала к себе. — Что они с тобой сделали!

 — Сам во всем виноват! Нет мне прощенья! Только ты прости! Мамочка! — глухие рыдания вырвались из его губ.