Убежище, или Повесть иных времен

до последней капли, но при мысли о том, что будет предшествовать этой ми-

нуте, мне хочется в отчаянии разбить голову о камни, на которых я лежу, и

сократить свои страдания, если я не в силах избавить тебя от твоих.

— Призови на помощь свою стойкость, свой разум, свою религию, —

ответила я голосом более твердым, чем прежде (чувство, в котором смешались

все эти качества, постепенно овладевало мною). — Смею ли я обвинять

Всемогущего в несправедливости? Разве может Тот, кто первым дал невинности

беспомощного дитяти священный приют в этих стенах, пожелать, чтобы они

стали гробницей этой невинности? Тени тех, кто взрастил меня, поднимутся

на защиту и спасут меня от бесчестья.

— Увы, любовь моя, — отозвался он со скорбным вздохом. — Эти

призрачные надежды могут лишь успокоить на время, до той горестной минуты,

которой ничем не отвратить. Вспомни: даже в более счастливые времена ты не

ждала ничего хорошего от этого злодея. Сейчас ли ожидать, что он

переменится? Жажда мести и нужда выжгли в его душе все человеческое. Но как,

как мог я забыть, что ему известна тайна Убежища? Как решился войти сюда

столь неосмотрительно? Но недальновидный человек, занятый лишь тем,

чтобы расставить сети для других, вдруг сам оказывается в сетях и становится

легкой добычей бесчестного негодяя. Мало того, что он возглавил шайку

фальшивомонетчиков, о чем говорят их инструменты и приспособления, —

его дерзкий нрав побуждает его к грабежу и душегубству. И даже сейчас он

ищет новые жертвы, хотя в его власти оказались, без всяких усилий с его

стороны, те, кого сам бы он выбрал из всего рода человеческого.

— Нам ли роптать, что Небеса оставили нас, — вновь заговорила я, — если

они дают нам несколько мгновений побыть вместе? О Лейстер, ты до сих пор

знал меня лишь нежной, робкой и боязливой. Увы, до этой минуты я и сама

не подозревала, сколько силы в моей душе. Исполненная отвращения и ужаса

перед позором и бесчестием, я чувствую, как во мне пробуждается

решимость отчаяния. И если твоя душа близка моей, она понимает меня.

Исполнись римской доблестью и спаси свою жену, свою безупречную жену от

ужасного надругательства.

— Мысль о нем так мучительна мне, — воскликнул лорд Лейстер, — что,

будь эти руки свободны, я, может быть...

— Мои руки тоже, — отозвалась я, — как они ни слабы, связаны, но я верю:

отчаяние даст мне силы освободить их.

Яростными усилиями я наконец разорвала тонкий кожаный шнурок,

который разбойники сочли достаточным для меня в моем немощном положении,

и, ободренная успехом, я принялась за путы, связывавшие лорда Лейстера. В

миг, когда я их развязала, силы почти вернулись ко мне. Лейстер же, как

только руки его оказались свободными, с любовью прижал меня к груди,

вздымающейся от рыданий. Я изо всех сил боролась с печальной нежностью,

разрывавшей мне сердце.

— О! Не думай более о любви! — вскричала я в героическом порыве. — Она

уступила место смерти... хуже чем смерти... лишь вообрази, что слышишь,

как вновь открывается эта дверь!

— Но как могу я своими руками, которыми поклялся всегда защищать

тебя, как могу я лишить тебя жизни, твоей драгоценной жизни? — простонал

он. — Как погублю я ангельский образ, который даже в этом беспросветном

ужасе озаряет светом мою душу? А наше дорогое, еще не рожденное дитя,

ради которого мы страдали с радостью! Могу ли, могу ли я уничтожить его?!

— Подумай, подумай, жизнь моя, — отвечала я. — Быть может, это

последняя минута, что нам осталась. Если бы эти негодяи оставили у меня в руках

хоть какое-нибудь орудие смерти, разве просила бы я смерти от твоей руки?

Задуши меня сейчас, пока темнота способствует нам. Твоя жена требует от

тебя этого высшего доказательства любви и мужества и будет достойна их. Ни

стона, ни сопротивления не встретишь ты, и сердце мое вернется безгрешным

во прах, из которого вышло, преданное лишь обожаемому мужу, двойной

образ которого оно хранит.

— О несравненная женщина! — вскричал он, орошая мои щеки слезами

благородного страдания. — Это невозможно, невозможно! Руки мои ослабели,

как у беспомощного младенца. Твоя внезапная стойкость затмила мою.

Твердость духа во мне сменилась женской слабостью. О Ты, что послал мне этого

ангела, неужели предоставишь Ты ее столь жестокой участи, а меня —

отчаянию?

Удар грома, сотрясший руины, был, казалось, укором за его дерзость.

Молнии мертвенным светом озаряли нашу темницу, проникая сквозь

многочисленные трещины в старых камнях. При каждой ослепительной вспышке я

благоговейно вглядывалась в бледное лицо моего супруга, как вдруг,

обернувшись, я издала крик, которого испугалась сама. Задыхаясь, сияя восторгом,

но все еще не в силах произнести ни слова, я пала на колени перед супругом

и, схватив его за руки, то прижимала их к груди, то воздевала их, вместе с

моими, к небесам.

— Что с моей любимой? — воскликнул он, пораженный и взволнованный

не менее, чем я. — Быть может, Провидение милосердно лишило ее рассудка?

— Ах, нет, сам Господь просветил его, — наконец с трудом вымолвила я. —

Есть ли такая темница, которую найдет человек и которую не сможет найти

Всемогущий? Ты, верно, забыл, любовь моя, как часто слышал о

единственном подземном ходе, соединяющем Убежище с Аббатством. Он был наглухо

закрыт после смерти миссис Марлоу и более не открывался, и этому