Убийства в стиле Джуди и Панча

Причину болтливости Бауэрса я мог объяснить чувством неловкости. Он все время поглаживал волосы и осматривал углы холла. Но в деле появился новый поворот. Похоже, сам Хогенауэр намеревался осуществить кражу со взломом или, по крайней мере, нанести тайный визит: возможно, он собирался проникнуть в комнату Кеппеля и убедиться, что его там нет и что «посетителем», которого он ожидал здесь, мог быть сам Кеппель.

– Вот что я думаю, – произнес Бауэрс, как бы наскакивая на собеседника. – Шеф отправляется в Бристоль, а Кеппель приезжает сюда. Эх! Имей в виду, благо Кеппель сейчас здесь, в Мортон-Эбботе, – или, по крайней мере, был здесь сегодня утром. Кеппель приезжал сюда сегодня утром, заскочил к шефу около одиннадцати часов и беседовал с ним. Я не знаю, о чем они говорили, потому что разговаривали по-немецки, но шеф вручил Кеппелю маленький пакет, похожий на сложенный пополам конверт. Они были очень дружелюбны. О да. Конечно, это не мое дело, но, скажу тебе прямо, мне это не понравилось.

Я сделал вид, что глубоко задумался.

– Твой шеф, – сказал я, – велел тебе прийти сегодня пораньше. Но ты пришел не очень рано, верно?

– Нет, и в этом все дело, – запротестовал Бауэрс. – Потому что почему? Я тебе скажу. Потому что последнее, что сказал мой шеф сегодня днем… Я ушел до того, как ушел он, сразу после того, как налил ему чай… Последнее, что он сказал, в своей обычной спокойной манере, глядя на меня стеклянным взглядом: «Да, Гарри, думаю, сегодня вечером у тебя может быть посетитель, но я сомневаюсь, что ты его увидишь».

Повисла неприятная пауза.

– Значит, ты думаешь, твой шеф вместе с Кеппелем замешаны в каком-то нечистом деле?

Слуга, очевидно, понял, что зашел слишком далеко.

– Только не мой шеф, – заявил он со спокойной серьезностью. – В этом я готов поклясться. Ты это знаешь. Любой в твоем полицейском участке знает. Он не станет нарушать закон. Он иностранец, понимаешь? И всегда нервничал да потел от страха, что его заставят покинуть страну по истечении шести, девяти месяцев, или сколько там?.. Нет, только не он! Ну, я мог бы сказать тебе…

– Что ты мог бы мне сказать? – не удержался я.

В атмосфере что-то слегка поменялось. Хотя Бауэрс старался казаться непринужденным, он внимательно изучал меня, слегка склонив голову набок, и в его маленьких быстрых глазках читалось недоверие.

– Послушай, приятель, – сказал он и сделал шаг вперед, – кто ты такой, в конце концов? Иногда ты говоришь как коп, а иногда нет. Иногда ты ведешь себя как коп, а иногда как…

Прежде чем он продвинулся дальше в этом направлении, нужно было что-то предпринять.

– Я скажу тебе, кто я такой. Я человек, который хочет преуспеть в этом мире, – вот кто я такой. Я собираюсь стать сержантом еще до того, как состарюсь. Понимаешь это, наглая рожа? И если хочешь знать, именно поэтому я уже некоторое время наблюдаю за этим домом.

– Продолжай! – сказал он и отступил назад.

– Мы знаем, что в этом доме есть вещи, которые требуют объяснения. Мы знаем, что три раза в неделю, ночью, твой босс запирается в комнате со ставнями на окнах, в задней части дома. Мы видели странный свет в этом окне – я сам это видел. Нам также известно, что он работает над каким-то изобретением или экспериментом. Об этом хотим знать не только мы, но и Скотленд-Ярд, и Министерство иностранных дел…

– Брось, – произнес Бауэрс с легким скепсисом, при этом его глаза оставались неподвижными. – Ну, я тебе прямо скажу, – тихо добавил он, – в этой комнате ничего нет. Разве я чего-то не знаю? Я убираюсь там каждый день. И там вообще ничего нет, кроме множества книг. Он ничего не запирает, даже свой письменный стол. Я посмотрел. Если он хочет закрываться там по вечерам, это его дело, но он не занимается там никакими экспериментами. Хочешь посмотреть? Я могу показать тебе прямо сейчас.

Он указал на дверь комнаты, расположенной с левой стороны коридора, затем сделал шаг в ее сторону.

– Ключ виден снаружи, – сказал он, – но где, черт возьми, ручка?

– В чем дело?

Он тыкал пальцем в маленькое восьмиугольное отверстие, из которого должна была торчать ручка на шпинделе. Отсутствовали как ручка, так и шпиндель. Но ключ торчал в замке, и казалось, вот-вот выпадет. Бауэрс открыл рот, что-то заподозрив, а затем опустился на пол, как терьер, и принялся шарить по полу. Пол был голый, если не считать стула с тонкими ножками недалеко от двери; под стулом он нашел то, что искал. Это был набалдашник ярко-коричневого цвета, неплотно закрепленный на шпинделе. Но на другом его конце набалдашника не было.

– Там кто-то есть, – шепотом произнес он. – Понимаешь? Дверная ручка давно болталась, шеф просил меня починить ее. Кто-то вошел туда и закрыл дверь. Потом он попытался выйти. Но ручка болталась и стержень не проворачивался, этот человек повозился с ней, подергал туда-сюда, и ручка упала на пол. А теперь он там, внутри, и не может открыть дверь. Дверь не заперта, но щеколда защелкнута, и это как замок, потому что ее нельзя повернуть. И теперь он там, с другим набалдашником в руке…

– Хогенауэр?

– Думаю, это маловероятно, – ответил Бауэрс. – Нет. Не шеф. Но на свободе тот грабитель, за которым вы, копы, гоняетесь…

Я взял из его рук шпиндель с набалдашником. В тот же миг по ту сторону двери мы оба услышали шум, что-то вроде быстрого шуршания. Без всякого предупреждения, не изменив выражения лица, Бауэрс направился к входной двери, чтобы выйти на улицу. Я бросился вперед и схватил его за руку, иначе через несколько секунд на зов Бауэрса к нам ворвались бы мои друзья из полицейского участка. Немного повозившись и держа Бауэрса свободной рукой, я поставил шпиндель на место, затем повернул ручку и распахнул дверь.

Внутри было совершенно темно. Теперь не было слышно никаких звуков. Бауэрс тихо дрожал, прижимаясь к стене и пытаясь выйти за линию двери.

– Ты что, офигел? Дуй в свой свисток, дубина. Есть опасный… – начал он с подчеркнутым равнодушием, но потом замолчал.

Я пошарил вдоль стены в поисках выключателя. Выключатель там был, но, когда я нажал на него, свет не зажегся. Фонарь все еще висел у меня на поясе. Его широкий луч скользнул по комнате к стене с книгами, затем повернул направо и замер. Вдоль правой стены располагались два закрытых ставнями окна. В другом конце комнаты, в нескольких футах от дальнего окна, стоял широкий стол на когтистых ножках, за ним, боком к двери, – низкое мягкое кресло, а в кресле сидел мужчина и ухмылялся.

Это было довольно неприятное зрелище. «Ухмылялся» – подходящее слово, хотя оно вряд ли завершает описание лица, полностью потерявшего форму, оплывшего, как каучук или воск. Шея была выгнута дугой назад, лицо частично повернуто в сторону двери, маленькое худенькое тельце мужчины искривилось в форме арки, будто он хотел подняться со стула, а его ноги запутались в ножках стула. Его лицо, казалось, состояло из одних зубов и глаз, и, если бы не заостренная мочка уха, я не сразу узнал бы Пола Хогенауэра. Белое глазное яблоко поблескивало на свету. Не требовалось больших медицинских познаний, чтобы понять, что Хогенауэр мертв, при этом для специалиста, даже неопытного, было очевидно, что Хогенауэр умер от отравления стрихнином.