Убийство на Аппиевой дороге

– Что он приказывал?

– Ну, чтобы заперли двери, ставни закрыли и всё такое.

– Значит, он был в сознании, хотя и ранен.

– Ещё как в сознании. Сестра говорит, он вёл себя очень решительно. Всё остальные подчинялись ему; делали, как он велит; но вид у них был при этом…

– Какой же?

– Как у людей, за которыми смерть гонится по пятам, а им больше некуда бежать, вот они и готовятся обернуться и глянуть ей в лицо. Задыхающиеся от усталости, насмерть перепуганные. Когда они услышали, как моя сестра спускается, то просто подскочили от страха и уставились на неё, точно испуганные кролики. Все, кроме Клодия. Сестра говорит, что он повернул голову и улыбнулся ей. Представляете, улыбнулся! Тут Марк закричал, чтобы она возвращалась наверх, и она бегом поднялась назад.

– А что было потом?

– Сестра выглянула в окно, чтобы узнать, кто гонится за Клодием, и увидела, что какой-то человек лежит на дороге, а двое других рубят и колют его своими мечами, ударяют снова и снова; и кругом всё залито кровью. Должно быть, то был человек Клодия, потому что двое других были Эвдем и Бирра; сестра узнала их сразу же. Как духи из царства мёртвых, она говорит, или как чудовища из какого-то древнего придания. А ещё дальше тоже лежали мёртвые; и люди с оружием мчались прямо к харчевне. Много людей, целая армия. Представляю, как сестра перепугалась! Эвдем и Бирра покончили с упавшим и тоже двинулись сюда. Представить – и то страшно. Бедная моя сестрёнка… - Она горестно покачала головой.

Эко отодвинул тарелку с таким видом, точно его слегка замутило. Давус не сводил с женщины глаз, не переставая отдирать зубами мясо от кости.

– А дальше?

– Марк запер на засов двери, закрыл все ставни в нижнем этаже. Люди Милона подбежали к дверям и стали колотить в них – кулаками и рукоятками мечей. Сестра говорит, грохот был ужасный. Она зажала уши; но шум не утихал. Треск ломающегося дерева, лязг мечей, крики и стоны. – Женщина возвела очи горе. – Иногда ночью я не могу заснуть, когда представляю, что довелось пережить моей бедной сестре, когда она пряталась наверху, совершенно одна и беспомощная. В конце концов она собрала все одеяла, какие там были, забилась в угол и навалила их на себя. Она говорит, что совершенно не помнит, как это сделала. Только когда всё утихло, до неё дошло, что она сидит под всей этой кучей одеял, накрывшись с головой, обливаясь потом и при этом трясясь с головы до ног, точно нагая на холодном ветру.

– И сколько времени это продолжалось?

– Кто скажет? Может, несколько мгновений; может, целый час. Наконец сестра решилась выглянуть из-под одеял. В комнате наверху, кроме неё, по-прежнему никого не было. Снизу не доносилось ни звука. Сестра подошла к окну и выглянула наружу. По всей дороге валялись убитые. Но самое странное, что перед домом стояли носилки, а вокруг собрались люди.

– Носилки?

– Да. Не повозка и не закрытый экипаж, а носилки, которые носят рабы. Такие, с занавесками. Когда моя сестра их увидела, они стояли на земле, а рядом стояли носильщики. А над одним из упавших склонились мужчина в тоге сенатора и женщина. Мужчина и женщина что-то говорили.

– Твоя сестра узнала сенатора в лицо?

– Нет; но она узнала носилки. За много лет мы видели их много раз – когда их проносили мимо - то по дороге в Рим, то из Рима. Это носилки сенатора Секста Тедия – у него вилла на горе Альба. Самого сенатора я в лицо никогда не видела – он не из тех, кто заглядывает в придорожные харчевни.

– А склонились они над кем?

– Над Клодием.

– Твоя сестра сумела разглядеть это даже на таком расстоянии?

– Значит, сумела. По крайней мере, она сказала, что это был Клодий.

– Как же он оказался на дороге?

– Кто знает? Может, Эвдем и Бирра выволокли его, как собаки кролика.

Я вспомнил об отметинах на горле мертвеца. Кто знает; может, его и вправду тащили за шею.

Женщина глянула на наши тарелки.

– О, да вы даже не доели! В такой холодный день мужчине надо хорошенько набить брюхо горячей едой, чтобы хватило сил на дорогу. Вот хороший едок! – И она широко улыбнулась Давусу, который как раз высосал мозг из последней косточки и теперь жадно глядел на еду, оставшуюся на наших с Эко тарелках. – Неужели кролик был нехороший?

– Замечательный, - от души уверил я. – Зажарен, как надо. Мы просто слишком много съели твоего замечательного хлеба и сыра. – Я подвинул наши с Эко тарелки Давусу и снова обратился к женщине. – Значит, по всей дороге лежали мёртвые, а сенатор Тедий с женой…

– Не с женой. Он вдовец, а та женщина – его дочь. Она никогда не была замужем и очень привязана к отцу. Других детей у него нет.

– Значит, сенатор Тедий с дочерью стояли на дороге, решая, что делать с Клодием. А куда подевались люди Милона?

– Исчезли. Убрались восвояси. Они ведь сделали, что хотели; так чего же им мешкать? А когда моя несчастная сестра наконец отважилась спуститься сюда – о, я знаю, что она увидела, потому что сама потом видела это своими глазами. Полный разгром. Всё перевёрнуто вверх дном, дверь сорвана с петель, ставни разбиты в щепки. Можно подумать, здесь бесновались фурии. Марк лежал у самой лестницы, он был мёртв. У самой лестницы и весь изрубленный. Он до последнего защищал мою сестру, не пускал их наверх. Сестра даже не помнит, как она добралась до нашего дома – это дальше по дороге. Она едва могла говорить – так она рыдала.

– А Сенатор Тедий со своими людьми?

Женщина передёрнула плечами.

– К тому времени, как мы с мужем добрались сюда, их здесь уже не было. И тела Клодия тоже не было. Потом мы узнали, что сенатор отправил тело в Рим в своих носилках, что целая толпа собралась перед его домом, и костры жгли всю ночь. Несчастная Фульвия! Но я думаю, ей всё-таки легче, чем моей сестре. Тут не было ни соболезнующей толпы, ни костров. Нам и горевать-то особо некогда было. Надо было поскорее приводить здесь всё в порядок. На следующий день мой муж свёз убитых к конюшне. Какой-то человек приехал с виллы Клодия на подводе и забрал их. Кровь с дороги никто не смывал – отсюда до самого алтаря Доброй Богини полно пятен, сами увидите. И если вы думаете, что кто-то счёл нужным возместить нам убытки, вы ошибаетесь. А ведь пришлось ставить новую дверь и ставни. Я сказала мужу, что мы должны подать на Милона в суд; но он считает, что надо подождать, пока станет ясно, откуда в Риме ветер дует, иначе можно нажить себе беды. Как вам это? Честные люди должны терпеть несправедливость и даже пожаловаться не смеют, а Милон ещё и имеет наглость выставлять себя в консулы. Куда только катится этот мир?

Я сочувственно покивал.

– Значит, когда вы с мужем пришли сюда, тут уже никого не было?

– Никого кроме убитых.

– А в котором часу это случилось?

– Ближе к вечеру. Со слов моей сестры, Милон приехал в Бовиллы примерно в девять. Он напоил здесь коней и двинулся дальше. В десятом часу тут появился раненый Клодий со своими людьми, а уж потом – головорезы Милона.

– Значит, в десятом? Не позднее?

– Нет. А почему ты спрашиваешь?

– Просто в Риме говорят столько всякого…

У открытой двери послышался шум множества голосов. Я напрягся, но женщина широко улыбнулась вошедшим.

– Сегодня жареный кролик, если мой нос меня не обманывает, - весело сказал один из них.

– И к нему репа, в фирменном соусе нашей хозяйки! – отозвался другой, принюхиваясь.

Вся компания расселась за столами в углу. Я обратился к женщине.

– Сколько мы должны? – И отсчитывая деньги из кошелька Эко, добавил тихо, чтобы вошедшие не слышали. – Твоя сестра – как она теперь?