Ученик колдуньи

«А может, ты был бы и не прочь поучаствовать в не-секретном обряде?» — едва не выпалила Гвендолин.

— Они же… мерзкие! — выплюнула она вместо казавшегося справедливым обвинения. И обрушила на женщин-птиц неконтролируемый поток гнева, бушующий внутри. Айхе слушал с интересом: видимо, не подозревал в хрупкой юной девочке таких океанических глубин ненависти.

Когда Гвендолин выдохлась, Нанну присвистнула и принялась за мытье посуды.

— Крепко они успели тебе насолить, — обронил Айхе.

— Гарпии не залетают на территорию замка, — сказала Нанну, сгружая тарелки в таз с горячей водой. — Побаиваются Кагайи и ее колдовства, поэтому не охотятся открыто на здешних мужчин. После истории с Дорианом…

— Расскажите, — попросила Гвендолин.

— Да нечего особо рассказывать, — Нанну опасливо покосилась на закрытую дверь и понизила голос. — Дориан однажды заблудился в развалинах. Ты сама видела, там настоящий лабиринт. А чуть дальше, если пересечь руины, начинается реденький лесок. Вот он и отправился туда за какими-то травами для зелий. Господина Айхе еще не было, что-то приходилось собирать самому, за чем-то слуг посылали, но ими колдунья была не довольна: получат волшебную защиту от шша и дернут в леса, ищи потом. В общем, Дориан проплутал до вечера и угодил в когти гарпиям. Утащили они его в горы… честно говоря, он предпочитает не вспоминать подробности своего двухдневного пребывания в их гнездах. Ужасная бестактность с твоей стороны заикаться об этих тварях.

— Откуда же я знала, — пристыжено выдавила Гвендолин.

— Кагайя лично летала его вызволять.

— Она тоже дракон?

— Ох, лучше тебе не знать, в кого она перекидывается, крепче спать будешь. Нашла она Дориана, слава богам, живым и невредимым, и навела шороху в горах. Мы думали, гроза надвигается, гром гремит, а выяснилось, что это Кагайя горы с землей равняет. С тех пор Дориан нос из башни не высовывает, а гарпии нашу хозяйку остерегаются.

— Сегодня они подобрались совсем близко к замку, — возразила Гвендолин и испытующе поглядела на Айхе: — И уже не впервые, да?

— Все-то ты подслушала, — поддразнил тот.

— И подглядела.

Юноша отвел глаза.

— Или ты и сам не прочь с ними водиться? — не в силах скрыть ревнивое недовольство, Гвендолин скрестила руки на груди и, не дождавшись реакции, ощутила острую потребность куснуть: — В восторге от них, да?

— От кого?

Гвендолин разозлилась пуще прежнего: на него — ишь, прикинулся дурачком; на себя — за нелепые претензии, обличающие самые сокровенные чувства.

— От гарпий? — терпеливо уточнил Айхе. — Ушам не верю.

Гвендолин глядела на него волком. Лучше было бы теперь замкнуться в гордом молчании, и пусть гадает, чем именно уязвил ее самолюбие. Но ее душила обида, и горечь, и непонятная безысходная тоска; все это требовало немедленного удовлетворения, и умолкнуть в таком лихорадочном состоянии оказалось трудновато.

— Тогда почему ты так на них пялился? — с вызовом выступила Гвендолин.

— Как — так? — полюбопытствовал Айхе. Судя по смешливым ноткам в голосе, разговор, вдруг перетекший в выяснение отношений, его забавлял.

Гвендолин насупилась: да он же просто глумился над ней, нарочно раззадоривал! Нетушки. Она не станет подливать масла в огонь его веселья.

— Гиртен каждый раз выдумывает все более и более вызывающие наряды, — мягко сказал Айхе. — На них трудно не реагировать.

— Гиртен?

— Ну, может, Гертхен, — юноша пожал плечами. — Или Греттен. У гарпий все имена на «Г» и все одинаковые.

— И ты на всех реагируешь?

Айхе моргнул:

— А ты что, ревнуешь?

Гвендолин ни разу в жизни так мучительно не краснела. Даже когда отвечала на каверзные вопросы, играя в правду-вызов. Даже когда расчудесная Нэнси Фелпс обличила ее влюбленность в Этана Брауна перед доброй половиной класса. То все были детские шалости, а сейчас — что-то взрослое, серьезное, прожигающее насквозь. Чувство, от которого внутри было одновременно сладостно и страшно. Если Айхе попытается его высмеять… Она умрет.

Придавленная стыдом, словно гранитной плитой, Гвендолин не смела ни шелохнуться, ни поднять глаз.

— Я лишь хотела предупредить, — прошептала она непослушными губами.

— Спасибо. — Что это? Смущение во внезапно охрипшем голосе?

Нанну, тактично кашлянув, сунула сковороду в таз с мыльной водой: да-да, она все ещё здесь, если кто-то забыл!

— Буду осторожен, обещаю, — добавил Айхе. Он прятал глаза за упавшей челкой, явно раскаиваясь в своей дерзости. Так и не придумав, чем спасти положение, он поднялся со стула и поспешно откланялся. — Спасибо за ужин, Нанну, сроду не ел такого вкусного омлета.

— И костей, — язвительно хмыкнула Нанну себе под нос. — Милости просим.

Айхе замешкался у двери, а потом, после очевидной внутренней борьбы, обернулся.

— Я тренируюсь у южной дозорной башни, — сообщил он напряженным и хрипловатым от неловкости голосом, обращаясь исключительно к Гвендолин. — Буду рад, если придешь завтра. Хал! За мной!

Пятнистая рептилия, забавно виляя задом, потрусила к выходу и едва успела проскользнуть в щель, как дверь захлопнулась.

Гвендолин оцепенело смотрела на дверную оплетку: на поперечные железные ленты, тронутые ржавчиной, на выпирающие круглые болты — и не слышала ни мерного тиканья настенных часов, ни треска огня в очаге, ни неприятного шварканья металлической щетки, елозящей по сальной чугунной сковороде. В голове у нее пульсировала лишь одна мысль: Айхе будет рад, если увидит ее завтра…

— Только косу не заплетай, — посоветовала Нанну, вытирая о фартук мокрые, натруженные руки. — А то расстроится.

— Кто? — вздрогнула Гвендолин и машинально потянулась к непослушным, выбившимся рыжим прядкам: пригладить, заправить за уши.

— Конь в пальто!

— Почему расстроится?

— А ты разве не заметила, как он смотрел на твои волосы?

— Угу, — Гвендолин неуютно поерзала на стуле. И рада бы забыть, да никак. — Заметила.

— Зачем тогда прилизалась? Пусть бы мальчишка и дальше любовался.

— Вы… шутите?

— Да какие уж тут шутки! У него от восхищения в зобу дыханье сперло, а ты наверх сбегала — и нате вам, явилась гладкая, как коленка!

Похоже, Нанну все-таки говорила серьезно.

— Ох. В юности я бы удавилась за такую шевелюру, — Нанну мечтательно вздохнула.

— И ничего в ней хорошего нет! — отрезала Гвендолин в знак протеста и обхватила себя руками. Как будто она не гляделась в зеркало. Как будто не понимала, насколько зазорно быть такой отвратительно рыжей кикиморой: бледной, рябой и лохматой!

Несколько секунд Нанну не сводила с нее проницательного взгляда, а затем присела на стул и мягко, с материнской заботой произнесла:

— У тебя очень красивые волосы. И ты сама очень красивая. Поверь в это и не накручивай себя.

— Вот и мама так говорила… — глаза обожгло непрошенными слезами, и Гвендолин испугалась, что не справится, разревется.

— Маме надо верить. Ну а если не можешь маме, то поверь хотя бы этому мальчишке. Я его раньше таким не видела.

— Каким? — с надеждой шепнула Гвендолин. Но Нанну не ответила. Только улыбнулась и потрепала ее по макушке, прежде чем вернуться к посуде.