Ученик колдуньи

Словно почувствовав недоверие, Айхе пояснил:

— Судя по тому, что колдунов среди людей всего трое, случай с моим отцом был единичным. Призраки, духи, божества — все они презирают людей, сама колдовская природа этого мира нас отторгает, превращая в тени или безмозглых животных. Жалкая горстка кочевников, обладавших сокровенным знанием, прихвостни того или иного бога да слуги замка, которых Кагайя защищает своими чарами — вот и все люди. Моя мать должна была обладать чем-то особенным, чтобы Хозяин Ветров прельстился ею. Я помню ее очень смутно, но, по-моему, она была необычайно красива.

«Охотно верю», — подумала Гвендолин, украдкой разглядывая его идеально очерченный профиль.

— Наверное, это ее и сгубило. Ради нее Дракон принял человеческий облик, — Айхе горестно скривился и с отвращением выплюнул: — на целую ночь. Результат сейчас сидит перед тобой и мотает на кулак сопли.

— Замечательный результат! — бесстрашно и безапелляционно заявила Гвендолин. Сейчас имела полное право не стесняться.

— Ну, твою благосклонность мало кто разделяет. Неужели Нанну не подкормила тебя местными сплетнями?

Гвендолин почувствовала, как порозовели уши. Айхе усмехнулся ее смятению:

— Ты очень наивна и доверчива, Гвен.

— А ты!.. — Дыхание оборвалось. От нежности, с которой он произнес ее непривычно сокращенное имя, по телу прокатилась волна радостной дрожи. Дома она привыкла к занудно-церемонной «Гвендолин» и даже смирилась с дружеским уродливым обрубком «Гвенни». Но вот так коротко, по-мальчишески, проникновенно и с явной покровительственно-хозяйской ноткой ее еще никто не называл. Никто не присваивал.

— Ты бы давно рассказал всем, как на самом деле обстоят дела!

— И все мигом кинулись бы меня любить, — с иронией закончил Айхе. — Брось. Я не вчера родился. Достаточно уже того, что ты не отвернулась.

Теперь от удовольствия порозовели и щеки. Она не отвернулась? Да кто она такая?

— С твоим появлением многое изменилось, — продолжил юноша. — Я ведь раньше никому не помогал. Кагайя требовала подчинения, я подчинялся. Без возражений, без оценок, без претензий, мечтая лишь об одном: овладеть колдовской силой, научиться управлять ею, — он выдохнул в ладони и небрежно отбросил со лба длинные волосы. — Цель оправдывала любые средства.

— А почему Кагайя запрещает помогать?

— Трудно объяснить. Она не терпит вмешательства в свои порядки, а сострадание, по ее мнению, — первый шаг к своеволию. Ведьма довольно жестока, ты заметила? И за годы, проведенные в замке, я как-то притерпелся, свыкся с ее замашками, начал воспринимать их как должное, а некоторые даже перенял. Подозреваю, она боится, что однажды я переметнусь на сторону униженных ею слуг, или кочевников, или кого-нибудь еще — а может, и самой Цирцеи. Потому и пестует гордыню: мол, всякая шваль недостойна даже молчаливого презрения, — а с другой стороны, без устали подчеркивает посредственность моего колдовского таланта.

— Какая-то противоречивая педагогика.

— Тем не менее я и рад был стараться. Но когда встретил тебя в деревне… Думаешь, есть что-то похуже смерти от зубов шша? Я наблюдал пару раз, — он сжал голову руками, отгоняя воспоминания. — Тошнотворное зрелище.

— Ты спас меня.

— Импульсивно получилось. За доли секунды мелькнула тысяча мыслей, но я был уверен, что поступаю правильно.

— А сейчас — нет? — робко спросила Гвендолин.

Айхе взглянул на нее искоса и коротко улыбнулся. Улыбка у него была теплая и удивительная.

— И сейчас уверен. Ты заставила меня пересмотреть приоритеты.

— И взбунтоваться.

— Наверное.

Айхе замолчал и принялся бесцельно швырять перед собой камешки. Каждый раз, как его рука рассекала воздух, Гвендолин почти решалась задать вопрос, но стоило ему нагнуться за следующим камнем, как решимость таяла. Гвендолин мялась, чувствуя себя жалкой трусихой. «Я боюсь, боюсь правды, — твердила она про себя в отчаянии: — Не хочу знать!» Но этот мальчик отвоевал в ее душе слишком много места. Непростительно много! Столько, сколько не удавалось заполучить ни одной подруге с красавцем Этаном Брауном в придачу. Гвендолин кисло ковыряла землю каменным осколком.

— Да говори уже, — неожиданно потребовал Айхе.

Чем же она себя выдала?

— Ну?

Гвендолин обхватила себя руками и съежилась, уткнув локти в колени.

— Айхе, — наконец набралась смелости, — говорят, ты исполняешь самые гадкие ведьмины приказы. А ты сам… по ее указке кого-нибудь… когда-нибудь…

Воздух в легких кончился. От напряжения некстати разболелся живот. Вот сейчас парень пошлет ее куда подальше.

— Убивал? — подсказал Айхе. — Ты об этом?

Гвендолин едва наскребла сил на кивок. Поднять глаза не хватало духу.

— А если, предположим, убивал, — тихо произнес Айхе, — как ты поступишь?

«Убегу!.. Останусь?.. Как же крутит живот…»

Он не торопил с ответом. Ждал. Долго, напряженно, не шевелясь.

— Не поверю, — выдохнула Гвендолин.

— Вот и умница! — в бесшабашно-радостном порыве Айхе вдруг крепко обхватил ее рукой за плечи и — Боже милостивый! — поцеловал в висок. А потом так же быстро отпустил, вскочил и засвистел камнем далеко-далеко, за крепостную стену, за верхушки деревьев.

Ошеломленная Гвендолин уставилась на удаляющуюся точку. Сердце в груди бешено прыгало, щеки налились жаром, а мир буквально треснул по швам, не вмещая вспыхнувшее в душе жгучее, ошеломительное счастье. Облегчение: «Он не убийца!» — утонуло в сладостном дурмане, и Гвендолин сообразила, что не ощущает ни рук, ни ног — ничего, кроме пылающего виска, к которому прикоснулись губы Айхе.

Он улетел вечером.

Замерев у окна лаборатории, Гвендолин наблюдала, как растворяется в густых сумерках серокрылый дракон, и от мучительной тревоги, разрывавшей душу, ей хотелось плакать.

* * *

Миновали сутки. Пресной жевательной резиной растянулись вторые. На третьи солнце, кажется, утомилось от усердия: прожарив землю до растрескавшейся корки, подвялив листья на деревьях и раскалив крепостные камни, косматый огненный клубок устало погрузился в фиолетовую кашу облаков, ниспослав на все живое благословенную долгожданную прохладу.

Вареные от жары слуги замка повылезли из укрытий, высунули носы даже те, кому полагалось заниматься внутренними работами. Ветер поменялся, с неба посыпалась изморось.