Учитель истории

— Увидишь, увидишь, — успокаивал ее муж. — Скоро, вот увидишь, скоро мы отправимся на Кавказ.

Так оно и случилось. Кто-то гораздо бдительнее, чем императорская охранка, следил за домом Аны, а может, и за домом Радамиста. Стуком в дверь хозяин встревожил свидание супругов.

— К Вам неизвестный гость, — от такой неожиданности уже постаревший, сутулый Радамист совсем побледнел, был испуган, будто сам в чем-то провинился.

И пока супруги пребывали в растерянности, незваный гость без приглашения сам спустился вслед за Радамистом в подвал. Это был крупный высокий мужчина, плотно укутанный в грубую шерстяную мантию на монашеский манер, так что выпирала крепкая грудь и видны были только блестящие, смоляные, чуточку выпуклые, как у Мниха, глаза и орлиный нос.

— Иехуда… бар Меир? — узнала Ана одного из своих торговых партнеров.

— Простите, Ваша честь! — низко склонился один из богатейших купцов Византии да и, наверное, всего Востока. — Время торопит, не до церемоний. Вам, лично в руки, с возвратом, он второпях вытащил из-под плаща плотный конверт.

«Ваше сиятельство — Ана Аланская-Аргунская! Особо распространяться не могу. В курсе происходящих событий. К похищению Остака абсолютно не причастен, не менее Вас скорблю. Правда, знаю, где он; там же, где и Ваш брат Бозурко — в темнице Большого дворца, и это дело изменника, самозванца Никифора.

Я немощен, измучен. И даже будь я здоров, повлиять пока ни на что не могу, так сложились обстоятельства. Нам надо срочно бежать. Остались считанные часы. Только будучи живыми и на свободе, хоть и в чужой стороне, да на твоей родине, мы сможем выправить положение, спасти Остака и Бозурко. Поверьте мне, я не пожалею ничего для этого, верну вам сына и брата. А сейчас, пожалуйста, очень прошу, выполни вместе с Астархом пожелание подателя сего послания.

С глубоким поклоном, твой искренний друг Зембрия».

— Без Остака я и шагу отсюда не сделаю! — нервно закричала Ана, в сердцах бросая на пол послание.

— Что там написано, что? — на чеченском спросил Астарх.

Рыдая, сумбурно, на родном пересказала содержание Ана, и они на том же, вроде непонятном для остальных языке стали о чем-то эмоционально говорить, со стороны — спорить.

— Вам возвращаться в Константинополь, в Ваш дом — нельзя, — словно понимая смысл, вмешался гость. — Арестуют. Путь Астарха уже выследили, наши люди в сыске до утра смогут сдержать ситуацию, а там — всем более спасения нет. Надо немедленно, прямо сейчас, уходить, только до зари Босфор в нашем распоряжении.

— Без сына никуда не пойду, — упрямо заартачилась Ана.

— Мы теряем время, — вроде бесстрастен голос купца. — И лучше по-доброму. — Потом угроза. — Мних очень слаб, его жизнь под вопросом… Только Астарх знает место затопления, и только Вы, сиятельная Ана, насколько нам известно, можете глубоко нырять.

— Вы о чем? — удивилась Ана, даже перестала плакать.

— Ах! — декларативно воскликнул бар Меир. — Значит, супруг Вам ничего не рассказал. Похвально, Астарх, похвально. Мних не ошибся в Вас!

— Люди! Какие-то страшные вооруженные люди окружили наш дом! Они всюду, — чуть ли не кубарем спустилась в подвал очень испуганная Артемида.

— Это наши люди, — будто успокаивал всех, важно сказал гость. — Вот утром появятся другие, которые тоже — на этом слове он сделал многозначительное ударение и выдержал паузу, — вас, Ана и Астарх, не пощадят.

— А моя сестра, Аза? — за последнее жалобно уцепилась Ана.

— Она уже здесь, — будто волшебник, все решает купец. — И все наиболее ценные вещи мы прихватили… Скоро светает… Ни у меня, ни у вас, хоть Мних категорически против насилия — выбора нет… Лучше подобру. Ведь едем в Хазарию…

На пенящемся в темноте бурливом сыром берегу, предчувствуя, что навсегда, пока не оторвали друг от друга, трогательно прощались с породненной семьей Радамиста. Вскоре мрачный силуэт Константинополя, с плененными сыном и братом, остался позади, растворился, как сон, в волнистой черни, будто его никогда в судьбе и не было. И лишь когда на востоке чуточку прояснился небосвод, в стороне, словно чудовище, из толщи воды появилось двугорбое очертание.

— Помнишь этот остров? — тоскливо шепнула Ана сестре. — Остров Басро Бейхами, где были в рабстве.

— Боги, — заскулила Аза. — Столько лет прошло, а словно один кошмарный день, в непрекращающейся никогда тоске…

— Да-а… Как тогда расстались с родными, так и сейчас. — Ана вновь тихо заплакала. — Неужели мы больше не увидим Остака и Бозурко? Неужели наш род иссякнет?.. Я думала, что со смертью Басро и Язмаша больше нет на земле плохих людей, а оказалось… как прибыли в неволе, так и убываем по нужде.

— О-о! Дела! Сколько мы с тобой вместе, и врозь, мечтали об этом дне, дне возвращения на родину, на Кавказ. И как он печален, невыносим… Чужбина то же рабство — отбирает свою дань!

Две сестры, уткнувшись в плечо друг другу, чтоб никто не слышал, тихо-тихо заплакали, а потом что-то тоскливое, ноющее на родном языке запели, и может, от этого, Ана не выдержала, бросилась к борту. Астарх и еще много пар сильных рук буквально уже на лету ее успели схватить. А Ана все извивалась, металась, свирепо кусалась, рвалась назад и очень долго душераздирающе кричала:

— Остак! Золотой Остак! Моя последняя кровинушка, мой маленький О-с-та-а-ак!!!

* * *

Когда справа по борту, на востоке, обозначилась тоненькая сизоватая, но уже четкая линия горизонта, маленький кораблик стало сильно трясти, и Ана с горечью поняла, что они в открытом Черном море, что Босфор и Константинополь с ее сыном и братом позади; может быть, навсегда, и больше она сюда никогда не вернется, никогда…

На рассвете испарений еще маловато и еще виден берег Азии, а потом солнце, уже не так нещадно, как в разгаре лета, но еще жаляще ослепило мир, в мареве сузило линию видимости; и если раньше, в любой, даже самой рабской ситуации Ана как-нибудь постаралась бы защитить свою все еще шелковую белоснежную кожу от жгучих солнечных лучей, то теперь на все наплевать, ее жизнь позади, мысль лишь о маленьком сыне.

Вскоре по курсу показался с виду торговый, да напичканный оружием большой корабль. Не раздумывая, Ана выполнила общую команду — перебраться.

— Вас хочет видеть Зембрия Мних, — первое, что услышала Ана на этом борту.

До сих пор она всегда видела и представляла себе доктора толстым, холеным, вальяжным, а перед ней лежал тощий, обросший старик с посиневшими губами.

— Ана! — слабо блеснули его глаза, на лице подобие улыбки. — Ваша светлость! Простите, что лежу пред Вами, — все еще большой, теперь костлявой прохладно-слизкой грубой рукой он обхватил ее кисть, поднес к губам, и вновь переходя на «ты», — Ты святая, святая!.. Как я рад, теперь с нами будет удача, ты наше божество…