Учитель истории
Шрифт:
— Приготовить огонь, — отдал было команду бар Меир, да, к облегчению, вскоре выяснилось — свои, тоже купцы.
Касаясь веслами, два корабля стали друг против друга, и очень долго, споря с ветром, кричали с борта на борт, и все на своем, а Аза шепотом Астарху переводит: на Дунай, и даже на Крым идти нельзя, там их всюду ждут; за Мниха и его подельников Византийским царем обещаны царские посулы, за пособничество — казнь; словом, любой сдаст, и ища мгновенного обогащения, многие не рыбу ловят, а высматривают корабль Мниха.
Встречный корабль ушел, а на их корабле более суток за весла не брались, не знали, в какую сторону плыть. Юг, запад и север — под стойким влиянием Константинополя, и в те части плыть опасно —
При появлении величественных заснеженных вершин Главного Кавказского хребта кавказцы, наверное, впервые за много дней счастливо улыбнулись, молчаливо переглянулись, завороженные родным пейзажем.
Эти места всем известны, только ночью подошли к берегу севернее хребта, стали напротив Тмутаракани, в порт не вошли, в поселение адыгов поплыли на небольшой лодке — во главе с бар Меиром и тут же Астарх, как-никак, а местный, тоже с Кавказа. У бар Меира всюду знакомые купцы, от них узнали мало утешительного.
Фактически Хазария распалась на две части. Северная — со столицей в Итиле, где большинство населения тюркуты, и южная, со столицей в Самандаре, где живут исконные кавказцы, и куда входят Дагестан, Алания и адыгские земли до Саркела и Крыма. Здесь с распадом арабского халифата вновь усилилось влияние Византии, кругом миссионеры Константинополя, всюду люди Никифора, известно, что корабль Мниха отплыл в северном направлении — на всем побережье их ждут.
Вновь ушли в открытое море, вновь долго думали, совещались, и теперь, все вокруг Зембрия Мниха кучкуются; он значительно окреп, даже порой, нетвердо, но ходит по палубе, он снова лидер, от него ждут мудрого решения — им надо прорываться на запад, а туда пути нет. И тогда, как-то утром, когда уже совсем по-осеннему мелко моросил дождь, был туман, и море, навстречу северным холодным ветрам, не на шутку разыгралось, закидало в волнах корабль, подозвал Мних Ану и Астарха.
— Слава Богу, я крепчаю с каждым днем, и думаю, пора подумать об Остаке, — ловко начал доктор. — Вот только сундук надо на время, пока уляжется, где-либо, в надежном месте схоронить… Ты, Ана, мне как-то давно рассказывала, что твоя бабушка-амазонка жила в неприступных горах, где мужчины жить не могут, те места обходят стороной, и что там есть таинственная, мало кому известная пещера на отвесной скале, прямо над озером.
— Да, — от упоминания своего сына возбудилась Ана. — Только раз в году, в день весеннего равноденствия от озера отражаются солнечные лучи и освещают эту вечно мрачную, безжизненную скалу и маленький вход в пещеру. Даже Аза туда не ходила. А я была более взрослой, и бабушка пару раз меня водила к сказочной пещере по единственной тропе горных коз. И она говорила, что в этой пещере долго пребывать нельзя — от злых духов кровь из тела высасывается, человек на глазах иссыхает, быстро умирает и…
— Не шуми, — перебил ее Мних со сверкающими от жизни глазами. — Как туда дойти?
— От Тмутаракани или Фанагории — двадцать дней пути до Мааса или Самандара, — вмешался в разговор Астарх, — а там, родина, еще пару дней в горы по Аргунскому ущелью.
— Зачем? Так опасно. Мои посыльные использовали иной, более короткий и безопасный путь, — выдавала свои тайны Ана. — По реке Кура через Грузию и, не доходя до Тифлиса, на север, там уже наша родня; и не надо идти по Тереку через Дарьяльское ущелье, а восточнее, по руслу Аргуна и при слиянии Аргуна и Маистихи — наш родовой город Варанз-Кхелли, и от моря весь путь за десять-двенадцать дней, а от Варанз-Кхелли до пещеры Бойна-тIехьа — рукой подать!
— Тише, не шуми! — вновь ее осадил Мних, он теперь никому не верил.
Видимо, информация Аны возымела решающее значение; в тот же день, правда, после горячих споров, корабль взял курс на юго-восток. Отныне вся ответственность опять легла на плечи выздоравливающего Мниха,
и твердя, что это лечебная процедура, доктор все время ходил по палубе, выполняя некие упражнения, и как сумасшедший периодически полушепотом повторял:— Ана с нами — это удача! Она святая, нам повезет!
В принципе так и произошло. Лишь у устья Куры они еще в чем-то сомневались, спорили; правда, выбора не было: трое кавказцев, Мних, евнух Самуил и еще четверо мужчин, как носильщики, сошли на берег, а корабль, под руководством бар Меира поплыл вновь на север, вероятно, это был отвлекающий маневр.
А та небольшая группа, вместе с сундуком, быстро отыскала в местном порту знакомых купцов, идущих в Хазарию и далее на Урал, на север, присоединилась к ним и, затерявшись в многочисленном охраняемом караване, продолжила путь по маршруту Аны. Однако, при подходе к Дарьяльскому ущелью, сославшись на торговые дела, группа от каравана отстала, и ввиду морозов и ранних снегопадов в высокогорье не без труда преодолела несколько перевалов, пока не достигла Аргунского ущелья. А там дорога под уклон, и в пологой, очень широкой пойме реки — завораживающая глаз красота пестрого густого горного осеннего леса — где сквозь красно-желто-бурые соцветия колоний березы, граба, дуба и каштана чернеют вечнозеленые сосны и тис. И после каменистой Передней Азии здесь такое разнообразие, изобилие, жизненная мощь; что попавшие сюда впервые разинули в удивлении рты, а Мних не выдержал, и воскликнул:
— Вот это красота! Действительно, Хаз-ари!
— Некогда нам любоваться: снег выпадет, наследим, — о главном беспокоился евнух Самуил.
И как ни рвались кавказцы к родному очагу — не пустили. В брод перешли обмелевший по осени Аргун, стороной обходя Варанз-Кхелли и другие поселения, пересекли несколько перевалов голых альпийских гор, на вершинах которых уже лежал свежий снег, а потом, в отличие от остальных гор, странная гряда мрачных каменистых кряж, только местами, в лощинах, да у подножия поросших редким подлеском и кустарниками.
— Будто из другого мира принесли эти камни, — удивлялся Мних. — А места, действительно, дикие, даже и следа человеческого не видно.
— После распада царства амазонок, видимо, сюда никто не ходит, и все тропы и дороги за эти годы заросли, засыпались, — беспокоилась Ана. — Я даже не узнаю многого, может, позабыла.
— Ты так не шути! — чуть ли не угрожал евнух Самуил, все время был недоволен, зол.
А в горах заблудиться несложно. Вроде все рядом, и все горы разные, а ходят они, ходят, оказывается, по кругу, и вновь, свои же обнаруживают следы. И все устали: голодно, холодно, ягодами на ходу питаются, всего боятся.
— Где твое озеро, где твоя пещера? — выходит из себя евнух Самуил. Он самый старый, быстрее остальных устает, все чаще привалы устраивает, чтобы не своровали прошлое, настоящее и будущее избранного народа, на сундуке калачиком отдыхает, но не спит, боится глаза сомкнуть, на всех, даже на Мниха недоверчиво косится. А сам Мних с виду не унывает, из последних сил, но держится.
— Ничего, ничего. Это даже лучше. Места и впрямь дикие, недоступные, лучше не придумать, — бодрит он остальных, а с Аной совсем ласково. — Ты не волнуйся, не торопись. Осмотрись, вспомни.
Ана не вспомнила… Осенью, да еще в горах, сумерки наступают скоро, а потом, очередная, хоть и на родном Кавказе, да мучительная ночь под открытым небом. И это родное небо, то ли на радость, то ли наоборот, несказанно расщедрилось: всю долгую, холодную, ветреную ночь впервые падал крупный, еще тяжелый, мохнатый снег, да так, что красочные листья быстро опали, и казалось, словно неведомый всесильный художник закрасил весь мир в чистый белый цвет, и для праздности внес на этот холст, вперемешку, мозаикой, множество иных, очень красочных, но, увы, уже безжизненных цветов; навевая на весь мир с зимой, однотонную тоску, печаль, сонливость.