Учитель из Меджибожа
Шрифт:
Шли домой подавленные, опустив голову, словно испытывали в чем-то вину перед жертвами. А ветер усиливался, нагоняя грозовые тучи, и вскоре хлынул дождь, холодный, колючий. Ветер завывал, а убитому горем солдату казалось, что это слышится плач матери и сестер, замученных и расстрелянных в той страшной могиле. И еще казалось ему, что эту скорбную музыку он уже будет слышать до конца дней.
Илья проводил своих задушевных друзей, которые стали ему во сто крат дороже, роднее, — Ивана Заренко и его добрую жену тетку Дуню — до их старенького домика, распрощался с ними сердечно, нежно, как с родной матерью и отцом. Они просили его остаться заночевать — куда, мол, пойдет в такой дождь, в такую непогоду. Но он не мог. Он должен был хоть несколько
Ветер и дождь неумолимо хлестали по лицу, но Илья шел не торопясь. Тяжелые думы не покидали его.
Стояла глубокая ночь.
В комнате старого пекаря чадила коптилка. Хозяин крепко спал одетый. Долго, значит, выглядывал своего гостя. И уснул беспробудным сном. На столике стоял остывший ужин. Илья страшно устал, словно проделал путь в тысячу верст. Терзало душу то, что он пережил и передумал за эти несколько часов. Не заметил, что еще больше поседел за это время. В самом деле, за эту поездку, за все, что в тот день пережил, казалось, он постарел на двадцать лет.
На цыпочках, чтобы не разбудить старика, Илья подошел к приготовленной для него постели и вытянулся во всю длину, заранее зная, что уснуть не сможет не только сегодня, но и много, много ночей подряд…
В таинственном мерцании коптилки сверкали треснутые стекла очков старого пекаря. Добрая улыбка бродила по его лицу, по извилистым морщинам. Илья хорошо знал: если бы проснулся теперь Самсон и увидел, что гость не притронулся к еде, особенно к свежим булочкам, он пожурил бы его и напомнил мудрое изречение Гершелэ из Острополья: «Душа человека, который ложится спать без ужина, всю ночь витает среди пустых горшков на кухне…» И Илья ответил бы ему: «Да, дядя Самсон, это давнее изречение нашего Гершелэ из Острополья уже утратило свое значение и звучит иначе: „Отныне душа моя и днем и ночью не перестанет витать над могильными ямами и ярами и навсегда забудет о покое…“».
Погруженный в свои тяжелые думы, Илья, уставясь в потолок, лежал с открытыми глазами. И хотя испытывал сильную усталость, спать не мог. Он даже не заметил, как проснулся старый пекарь и, заметив нетронутый ужин, расстроился. А затем, увидев гостя в одежде, покачал головой, но ничего не сказал, как бы боясь нарушить его сон. Взглянув на часы, старик вскочил с лежанки, пошел разжигать печь.
Как бы там ни было, первым долгом он обязан выпекать хлеб и булочки для ребятишек. Они утром откроют рты: корми! Пока кооперация развернется и начнет снабжать всех хлебом, пройдет еще немало времени. Значит, покамест он, Самсон Мудрый, потомственный пекарь, будет кормить их сам. А потом он навсегда погасит печь и скажет: хватит, пора мне, люди добрые, на пенсию уйти, на заслуженный отдых! Самсон Мудрый всю жизнь стоял на своем посту, и, пока не придет ему смена, — пусть это будет филия, которая возьмет из его рук лопату и станет к печи, — он не уйдет, как не уходит с поста самоотверженный воин-солдат.
Илья смотрел со своей койки на быстрые движения старого пекаря, — как ловко он орудует возле большого корыта с тестом, и как деловито сажает хлеб в раскаленную печь, как торопится, чтобы это добро вовремя поспело! Старик работал красиво, с упоением, испытывая в своем славном труде истинное наслаждение. Илья не спускал с него глаз, следил за его легкими и привычными движениями, видел, как сверкают глаза старого мастера, стоящего у пылающей печи. Кажется, вот такими глазами смотрят ученые люди на свои открытия, свершенные для человечества.
И он думал о мудрости, о жизни.
Несколько дней провел Илья в своем родном местечке, разбитом, опустошенном, со значительно уменьшившимся
населением. Но все же это была его родина, любимый уголок, к которому отныне будет он всегда приезжать хоть на время. Сколько жить ему суждено, не устанет он приходить сюда — к этим страшным могилам, к старому пекарю, Ивану Заренко и его жене — для того, чтобы с этими добрыми и душевными людьми найти утешение в своем неизбывном горе.ПЕРВЫЙ УРОК
Директор средней школы Лидия Степановна очень обрадовалась, когда к ней пришел демобилизованный из армии офицер и сказал, что он направлен сюда преподавать немецкий язык…
И как же было не радоваться, когда до сих пор ей присылали одних только женщин. И ни единого учителя!
Уже стали посмеиваться и острить, что в школе скоро будет женский монастырь…
В самом деле, начиная от директора и кончая завхозом, — все как сговорились — одни женщины!
Иные скажут, мол, какая разница. Но Лидия Степановна почему-то была глубоко убеждена, что не обойтись им без учителей-мужчин!
В этом причина, считала она, и низкой дисциплины а классах, и того, что во время перемен школьники шумят, балуются, и никакая сила не в состоянии утихомирить мальчишек, переворачивающих здание вверх дном.
Совсем недавно зажглись огни в школе, и туда хлынула шумная детвора. В годы войны немцы устроили здесь конюшню. Пока привели в божеский вид помещение, пришлось немало потрудиться.
И вот наконец, когда с горем пополам отремонтировали классы и ребята, отвыкшие от дисциплины и учебы, пришли сюда, то их, неугомонных, озорных, никак не могли приучить к порядку.
Учительницы ходили как в воду опущенные, охрипшие, расстроенные, никак не могли успокоить своих учеников, то и дело вызывали матерей, дабы угомонили своих питомцев. А женщины разводили руками, — что, мол, поделаешь, если ребята все годы страшной оккупации росли беспризорными, без отцов, которые воевали или погибли в боях. А они, матери, в поисках куска хлеба заняты были на работе. Детвора воспитывалась на улицах города…
В школе было шумно.
Директор моталась из класса в класс по этажам, стараясь сдерживать разбушевавшихся учеников. Но это мало помогало! Она мечтала об одном: скорее бы возвращались учителя-фронтовики, верила — сумеют взять шалунов в руки…
Поэтому-то и неудивительно, что Лидия Степановна обрадовалась, увидя перед собой стройного, энергичного молодого учителя в офицерской форме. Он, правда, с палкой, недавно из госпиталя, но веселого нрава, острослов и шутник.
Усадив его за стол, стала жаловаться на трудности и неполадки, на недостатки в учебе и на свою тяжелую судьбу. Не обещала рая, не скрывала, что в первое время будет ему нелегко. Не таила и того, что пошлет его в самый трудный класс, где учатся переростки, драчуны и непослушные дети. И самое главное — они не желают изучать немецкий язык. Словно сговорились! Заявили ей, что на уроки немецкого языка не будут ходить ни за что, учить этот язык не собираются. Другой — пожалуйста. А немецкий — увольте! Ученики не могут о нем слышать. Они его наслушались из уст оккупантов, которые убили их отцов, родных, миллионы ни в чем не повинных людей. На черта им сдался, заявили они дружно, такой язык!.. Они его презирают! И пусть их не уговаривают. Напрасный труд!
Пришла недавно в класс учительница немецкого языка. Не успела произнести трех слов, как все хором загалдели, застучали, затопали ногами. И бедняге пришлось убраться восвояси.
Новый учитель это внимательно выслушал, усмехнулся, мол, ему все понятно. Он попробует сделать так, чтобы его дети не прогнали… А что касается «тяжелого класса», то ему очень интересно поработать с таким вот классом.
Этот стройный светловолосый и настойчивый учитель сразу пришелся директору по душе. Подкупали его скромность, спокойствие, мудрая усмешка. И по тому, как он внимательно слушал ее, как отвечал на вопросы, Лидия Степановна поняла, что этот человек сумеет обуздать «тяжелых учеников»…