Учитель из Меджибожа

— Страшно тороплюсь… Ребята ждут меня там на вокзале… До отхода поезда осталось немного времени…

— Какого поезда? Что за поезд? — испугалась она. — Разве ты не подождешь, пока мои вернутся? Да что же это?

Она развела огонь в печке, раздвинула кастрюльки и вернулась к гостю:

— А куда, Алик родной, теперь держишь путь? Ты что же, не совсем еще освободился?

— В Меджибож спешу…

Она опустила голову, заплакала навзрыд. И, вытирая краем фартука слезы, сказала скорбным голосом:

— Кого ты уже там застанешь? Всех палачи погубили… Возле старой цегельни две огромных могилы… И все они там… — Не переводя дыхания, захлебываясь слезами, продолжала: — И наши все родные, и твои, Алик, там лежат… Спешить в местечко уже нечего… Передохнешь у нас немного, может, все поедем туда поплакать над их страшной могилой. Все там погибли. Все!

Гость стоял у полуоткрытого окна молча, недвижно, подавив в себе жгучую боль, горечь, с трудом сдерживай слезы.

Ему не хотелось встретиться глазами с этой доброй женщиной, которая только что словно пришибла его, отняла последнюю надежду, теплившуюся в его душе.

Мысленно повторял ее слова. Значит, он остался теперь один на всем белом свете? Ни матери, ни сестер, ни родных… Один…

Казалось ему в эту минуту, что из-под ног уходит земля и он повис в воздухе. Один… На всем свете… Один как перст!..

Женщина надолго замолчала, глядя на его согнутую спину, опущенную в глубоком горе голову. Не представляла, как его успокоить. Стала казнить себя за то, что так сразу выпалила страшную весть о Меджибоже, о матери, о сестрах. Вот еще, не могла повременить! Совсем человека пришибла! Правду говорил когда-то Гершелэ из Острополья: кабы не было таких длинных языков у женщин, мужчины дольше жили бы на свете!.. Волос долог, а ум — с гулькин нос…

Как бы желая загладить свою вину перед ним, стала шумно возиться у огня. И заговорила снова:

— Это наше общее горе, что поделаешь, дорогой Алик! Если б не изничтожили эту гитлеровскую нечисть, у всех была бы одна доля. А сколько люди намучились!.. Мы добрались тогда до Башкирии — это почти на краю света. Возле Уфы жили в только что сколоченных бараках. И как трудно было! Работали вместе с Ритой на заводе. По две, а то и по три смены не уходили из цеха. С ног валились, но трудились для фронта. Знали, что вам на войне куда тяжелее… Да что ж это они там замешкались? — вдруг спохватилась она, выглянув в окно… — Сейчас, еще несколько минут, и заявятся!.. Да, знаешь, Алик, о чем попрошу тебя. Может, посидишь там, в другой комнатушке? Рита моя вернется, чтоб сразу тебя не увидела… Ты прости… Ослабели все за эти годы, нервы не те, да и сердце… Я ее подготовлю… Боже мой, как она ждала тебя! Писала по всем адресам, искала. А ей каждый раз отвечали одно и то же: «Лейтенант Илья Исаакович Френкис пропал без вести…» Что это такое «без вести» — кто знает? Мы тебя уже оплакивали… А ты, слава богу, жив! Какое счастье! Да, и еще тебе скажу, Алик, она каждый свободный день бегала на вокзал, высматривая санитарные поезда. Искала тебя среди раненых. Ходила дежурить в госпиталь. Думала, что встретит кого-нибудь, кто был с тобой в одной части… Только она одна верила, что ты жив!

От этих слов лицо гостя немного просветлело, а глаза оживились. Он даже стал реже посматривать на часы.

Налила ему супа, и на него сразу повеяло чем-то домашним, родным. Он покосился на пар, поднимавшийся над тарелкой, почуял запах свежего хлеба. Но как ни был голоден, все же не присаживался к столу. Не до еды теперь!

Его тревожило иное. То и дело посматривал в окошко, нервно ходил взад и вперед по комнате, да и хозяйка волновалась, что мужа с дочерью долго нет.

— Ешь, Алик, ведь ты с дороги… Проголодался… Ешь родной, и не взыщи, что скудное угощенье… Поди знай, что у нас сегодня будет такой дорогой гость!

Он слушал ее рассеянно. Нетерпение мучило его: время бежит, а Риты не видно…

Так и прозевал момент, когда послышались быстрые мелкие шаги. Дверь широко распахнулась, и сноп солнечных лучей проник в мрачную комнату, осветив все ее уголки.

Девушка застыла на пороге, увидав вдруг незнакомого человека в военном. Долгую минуту смотрела на него испуганным взглядом, чувствуя, как сердце останавливается. И наконец чуть слышно вымолвила:

— Алик?.. Боже мой, вернулся!?

Кошелка с покупками выскользнула из ее рук, и яства рассыпались по полу. Она не смогла и шагу сделать, чтобы подойти к нему. Закрыв лицо руками, заплакала и выбежала в соседнюю комнату.

Отец вошел и сразу увидел Алика.

— Какой гость к нам пришел! Алик, родной! — Подбежал к нему, крепко поцеловал, отстранил от себя, присматриваясь и не веря своим глазам, что это тот самый парень, которого уже не надеялся увидеть. — Боже мой, какое счастье, что ты жив! Да, теперь я уже буду верить в чудеса! — Посмотрев на стоявшую в углу палочку, горестно усмехнулся: — Вижу, Алик, из капитального ремонта?..

— Да, Сендер дорогой, помучили меня доктора, чуть на тот свет не отправился! Резали, сшивали, как кролика!

— Ничего! А какой солдат вышел из этой страшной войны целым? Всем пришлось хлебнуть!.. Как когда-то говорил в Меджибоже наш старый мясник: «Лишь бы кости, мясо будет!»

Он расстегнул ворот вылинявшей солдатской гимнастерки, снял фуражку, посмотрел на жену, возившуюся у печки, на дочь, которая вытирала заплаканные глаза.

— Чего мы стоим? — закричал он. — За эти самые деньги можно ведь присесть! — И увидев, что жена вслед за дочерью тоже заплакала, рассердился: — Что за слезы!? Такой гость пришел, а вы, бабы, плачете! Радоваться надо! Сколько можно рыдать? Довольно! А ну, взять себя в руки! Смирно! Выше головы!

Он достал из кошелки покупки, выложил все на стол, кивнул супруге:

— Пировать сейчас будем, а не плакать!

— Пировать… — взглянула на него жена, мол, какой пир может теперь быть, если она, кроме постного супа, ничего не состряпала. — Чтобы пировать, надо что-то выпить. А кроме супа и чая, в доме ничего нет… — сказала виновато…

— Как это ничего нет? — притворившись грозным, перебил ее хозяин дома и направился к своему вещевому мешку. — Чтоб у солдата да ничего не было про запас — такого не бывает! Какой же это солдат? Все у нас найдется ради такого гостя!

Он вытащил из мешка алюминиевую флягу и гордо поставил на стол.

— А это что? Наркомовские сто грамм!.. Видишь, Алик, это я везу из самого Берлина. Не притрагивался к горючей жидкости все время. Дал себе обет: распить только с хорошим гостем, который первым придет в наш дом… Значит, тебе повезло! Очень рад, что ты первый…

Старый солдат был необычно взволнован встречей со своим славным земляком. Не мог вдоволь наглядеться на него. Его добродушное загорелое и мужественное лицо светилось большим волнением.

— Старушка, — нежно произнес он, откупоривая баклажку, — ты что же, решила кормить нас и нашего гостя болтовней?

— Нет, нет, я сейчас, одну минуточку… — молвила она, нарезая огурцы и хлеб. — Сама не знаю, на каком я свете… Сейчас, сейчас… Все у меня валится из рук… Даже не снилось мне, что придет к нам такой гость!

Сендер c большим знанием дела стал разводить спирт. Разливал бережно по кружечкам — себе и Алику покруче и побольше, а жене и дочери понемногу. Он кивнул, чтобы все присели к столу — тут, мол, мешкать нельзя, спирт может улетучиться.