Учитель. Назад в СССР. 2

Слесарь закончил и снова молча на меня уставился.

— Договорились, — кивнул я, протягивая ладонь, чтобы скрепить уговор.

Мы пожали друг другу руки, Юрий Витальевич бережно закрыл крышку на коробочке с лампочками, накинул крючочек и передал мне вместе с переключателем.

— Это для Власова никак? — полюбопытствовал Геннадий Анатольевич, отлипая от чертежа.

Слесарь молча кивнул, подхватил большую коробку, в которой притащил для меня нужные запчасти, и также молча растворился в подвальных коридорах.

— Ну что, доволен? А? — хлопнув меня по плечу, радостно поинтересовался Лапшин.

— Более чем, спасибо, Геннадий Анатольевич, — совершенно искренне отозвался я. — Не ожидал, что всё и в одном месте.

— У нас тут и не такое раздобыть можно! — задав вверх указательный палец, доверительно сообщил наставник. — Ну что, куда тебя? А то, может, экскурсию проведу по всему городку? А? Покажу, рассажу всё?

— В следующий раз, Геннадий Анатольевич, — решительно отказался я. — Вот приеду с ребятами и вы нам всё и расскажете, и покажете, и очень надеюсь, дадите попробовать. А сейчас домой, если можно.

— Договорились, Егор, — со всей серьёзностью заявил Лапшин. — Тогда прошу на выход, — Почемучка, не дожидаясь моего ответа, двинулся в сторону дверей.

Примерно через полчаса мы, наконец, выбирались из здания института. По дороге наставника не останавливал разве что только ленивый, чтобы перекинуться парой слов от банального: «Куда пропал?» до рабочего: «Что там на совете?»

Обратно мы домчались с ветерком. Водил Лапшин хорошо, да и в области хорошо ориентировался. Заплутали только в самом селе по моей вине. Насыщенная событиями жизнь поменяла мои планы, я так и не изучил местность, которая стала моим домом. Мысленно поставил себе заметку в ближайшее время отметить все ходы-выходы, расположение и названия улиц.

— Чайку, Геннадий Анатольевич? — предложил я, когда Лапшин лихо затормозил возле теперь уже моего дома.

— В другой раз, Егор, — отказался наставник. — Неплохо, неплохо, — оглядывая моё хозяйство, заметил Почемучка. — Такое поле для деятельности, а, Зверь Горыныч? Все твои бытовые поделки пригодятся. Думал ли ты о таком? Хотя думал, думал, потому и в деревню рванул из столицы, да?

— Ну… — пожал я плечами, не зная, что сказать. Непростой парень этот Егорка, по всему выходит. Жаль, с памятью его так и не удаётся разобраться, куски и фрагменты в общую картину не складываются.

— Правильно, Егор Александрович, — вдруг совершенно серьёзным тоном выдал педагог. — Что мы, теоретики, что называется, жизни не нюхали. Быть практиком — великое дело! Уверен, аспирантура тебя дождётся! Как и Государственные премии! Ну, бывай, Егор, жду в гости. И сам приезжай, и с ребятами. Обязательно с ребятами. И присмотрись, хорошенько присмотрись к своим ученикам! Нам самородки ох как нужны! Блиновы да Кулибины наше всё! не только Пушкин, — хохотнул Почемучка и продекламировал. — О, сколько нам открытий чудных готовит просвещенья дух, и опыт, сын ошибок трудных…

— И гений, парадоксов друг, и случай, бог изобретатель… — закончил я, неожиданно для самого себя.

— Ну, до свидания, Егор Александрович, — Лапшин потряс мне руку. — Жду в гости! И не затягивай, да!

— До свидания, Геннадий Анатольевич, буду, обязательно буду. И не один, а с ребятами, — заверил я совершенно покорившего меня преподавателя.

Мы попрощались и «Победа», довольно урча, помчалась обратно в город.

Жизнь снова покатилась своим чередом, не без приключений, но по сравнению с первыми часами моего пребывания в славном селе Жеребцово обыденность оказалась вполне приемлемой и спокойной.

Днём я ходил на работу, помогал завхозу, разбирался с учебниками и рабочими программами, вести мне предстояло несколько предметов в разных классах, и я усиленно готовился к своему первому учебному году в роли классного руководителя и учителя многопредметника. Успел познакомиться с некоторыми коллегами, которые постепенно выходили из отпусков и приступали к наведению порядков в своих классах с помощью учеников.

Вечерами мастерил свою поделку, доводя до совершенства, чтобы не ударить в грязь лицом, так сказать, перед добрейшим и милейшим директором Юрием Витальевичем. Вместе с председателем Иваном Лукичом они в скором времени улучшили мой быт. Директор чуть ди не за ручку провёл по всем инстанциям, от знакомства с суровыми дамами в образовании до бухгалтерии. Звениконь прислал бригаду женщин, они в два дня побелили внутри мой домишко, печку, навели порядки и во дворе. Покосили траву, перекопали огород. Подключился и председатель колхоза Лиходед, поставил меня на довольствие, обеспечил сухпайком: мешком картошки, лука, свёклы, консервами, подсолнечным маслом. Жизнь налаживалась.

А ещё у меня появился щенок Штырька, приволок его внук Степаниды Михайловны. Пацан долго маячил за забором, катая туда-сюда велосипед, но потом всё-таки решился, зашёл в гости и показал мне свой подарок. Я сдался под напором его аргументов и определил щенка на постой.

Штырька оказался помесью овчарки и дворняги, длинноногий и веселый, с заливистым звонким лаем, вентилятором вместо хвоста и разноцветными глазами. Был он лохматым и добрым и немного трусливым. Пугали его коровы и почему-то бабочки. А ещё его штырило от малины. Заросли кустарника я обнаружил в дальнем углу сада-огорода. Малиной давно никто не занимался, да и за всё лето никто не оборвал в бесхозном дворе. То ли мальчишки про неё позабыли, то ли и вовсе не знали. Так что я умудрился набрать целую миску переспевшей ягоды.

Вот как раз в тот день Борька и притащил мне подрощенного щенка. Пёсель подобрал с земли упавшую ягоду, а потом началось шоу. Что он только не вытворял, выпрашивая лакомство. Так и получил свою кличку — Штырька, за пагубное пристрастие к малине. Удивительный пёс.

Изделие для школы я мастерил вечерами. Митрич не забыл своего обещания и через два дня после эпопеи с больницей приволок мне поршень. У завхоза Степана Григорьевича я раздобыл стеклорез, но выпросить кусок стекла не удалось. С ним снова помог дядь Вася.

Вообще, его жена, Мария Фёдоровна, взялась меня опекать. Причём не одна она. Вместе со Степанидой Михайловной женщины устроили мне весёлую жизнь, в хорошем смысле этого слова. Каждое утро я находил на столе во дворе то пяток яичек, то свежих овощей или ягод-фруктов из соседских садов и огородов, то литрушку молока, то пирожки, то котлетки.

Все мои попытки отблагодарить хоть чем-то добрых хозяек не увенчались успехом, как и настойчивые просьбы не беспокоиться. Дамы словно сговорились, дошло до того, что потребовали отдавать им одежду на стирку. Но тут я встал насмерть, не хватало ещё, чтобы мои трусы с носками кто-то стирал вместо меня и развешивал в чужом дворе. С опекой пришлось смириться. Обе нашли во мне тех, кого потеряли. Ну и пока не лезли в мою жизнь с указаниями и воспитаниями, я решил оставить всё как есть.

Да и на душе, честно говоря, от такой заботы теплело. Не привык я к тому, чтобы кто-то переживал за мой ужин или завтрак, за то, на чём спал, есть ли у меня чистая простыня.

Думаю, и Егор мало что понимал в материнской любви, такой, какой она должна быть без дальнего прицела на старость, без пресловутой последней чашки, когда рожают для того чтобы, а не потому что от любви.

Лето неумолимо катилось к концу, а вот первое сентября приближалось. Школа оживала, каждый день появлялись все новые и новые задачи, и в один прекрасный момент директор Юрий Ильич объявил о грядущем педагогическом собрании. На нём я и планировал представить на товарищеский суд свою лампочку Ильича.