Удар гильотины

– Садитесь, Манн, – хмуро сказал Мейден. – Я просил вас не мешать, но вы…

– Я всего лишь говорил с людьми, – пожал плечами Манн, – это не запрещено. Любой журналист…

– Пожалуйста, – поморщился Мейден, – я не собираюсь с вами спорить. Я сейчас не в таком положении. Вы говорили с людьми. Какой вывод вы сделали? Давайте без обид, хорошо? Вы мне – свои выводы, я вам – свои.

Манн сосредоточился. Господи, о чем он думал последние четверть часа? Что это было – наваждение, временный психоз, гениальная догадка? В чем тогда ее гениальность, невозможная для понимания?

– Это очень странное дело, – медленно произнес Манн. – По меньшей мере три человека побывали в комнате Веерке после того, как произошло преступление. У каждого есть мотив. Каждый, в принципе, или желал, или мог желать Веерке если не смерти, то чего-нибудь такого, чтобы этот человек навсегда исчез из их жизни…

– Писатель, интеллектуал… – заметил Мейден – послышалась ли Манну в его голосе скрытая издевка?

– Извращенец, – подхватил Манн, – шантажист, торговец наркотиками…

– Это часто случается, не так ли? – с иронией сказал Мейден. – Несколько человек видели Веерке после того, как…

– Все, кроме Кристины Ван дер Мей, – сказал Манн.

– Госпожа Ван дер Мей была последней, кто был у Веерке до преступления. Вы согласны?

– Из этого не следует… – воинственно начал Манн.

– Я не обвиняю госпожу Ван дер Мей. Я даже готов согласиться, что Мария Верден сказала правду вам, а не мне.

– Зачем тогда…

– Я спросил вас, Манн, какой вывод сделали лично вы. Кто, по вашему мнению, опустил раму на голову писателя? Ведь очевидно, что кто-то из свидетелей врет…

– Никто, – пробормотал Манн, Мейден не расслышал и переспросил, а Манну не хотелось повторять, ему вообще говорить не хотелось, слова – любые – только отдаляли от истины, почему-то ему казалось, что каждое сказанное слово искажало естественное развитие событий, будто слово было материальнее оконной рамы или двери.

– Что вы сказали, Манн? – еще раз спросил Мейден.

– Никто, – повторил Манн. – Все говорят правду.

– Таково ваше впечатление?

– Да, – твердо сказал Манн.

– Н-ну… – протянул Мейден. – Самое смешное, что у меня сложилось такое же мнение. Каждый имел мотив, каждый имел возможность. И никто этого не делал. Точнее – выделить одного, уверенно показать на него и сказать «он виновен!» я не могу. Еще точнее… Я могу задержать любого из них, допрашивать сутки, неделю… И человек признается, опишет, как вошел в комнату Веерке, как подозвал писателя к окну, как отодвинул шпингалет, и тяжелая рама легко опустилась… Кстати, рама действительно легко опускается, любой мог это сделать, даже ребенок… И сила удара действительно такова, что рама может переломить основание черепа… Понимаете меня?

– Вы не можете выбрать, кого отправить за решетку? – усмехнулся Манн. – Легкое дело. Подобных дел в вашей практике наверняка были тысячи. Когда нет прямых улик, только косвенные. Но зато есть мотив, есть возможность… И есть процедура допроса, вы получаете признательное показание, сопоставляете с возможностью и мотивом… И готово. Дело идет в суд.

– Знаете, Манн, – прервал детектива Мейден, – часто и признания не нужно. Сколько человек даже после оглашения приговора настаивают на своей невиновности! На допросах признаются, а в суде отказываются. Вы думаете, всегда потому, что следователь использовал недозволенные методы? Бил? Угрожал? Глупости, Манн. То есть, я не отрицаю – да, бывает. Часто. Но не всегда. Человек сам признается, описывает, как все происходило, а в суде отказывается от показаний, и решение присяжные принимают на основании косвенных улик и собственного здравого смысла…

– Это дело, – продолжал Мейден, – совершенно типично. И вы правы: таких дел в моей практике тысячи. Одно отличие: обычно я имею одного-двух подозреваемых, у кого есть мотивы и возможности совершить преступление. А здесь их шестеро.

– Четверо…

– Шестеро, Манн! Перечислить? Арнольд Квиттер, домохозяин, Магда Дектер, его служанка и любовница, Ганс и Тильда Ван Хоффены, Рене Панфилло…

– Пятеро, – пробормотал Манн.

– Шестой – Йен Казаратта.

– Вам и о нем известно?

Мейден пожал плечами.

– И вы затрудняетесь выбрать.

– Я не затрудняюсь выбрать, – резко сказал Мейден. – Я вообще не хочу выбирать.

– Сочувствую, – пробормотал Манн. – Вы хотите, чтобы за вас выбрал я.

– Вы могли узнать что-то, что облегчило бы… не выбор из шести равных возможностей… а обнаружение решающей улики.

– Сочувствую, – повторил Манн. – Я такой улики не обнаружил. Разве что…

– Да? О чем вы хотите сказать?

– У Казаратты что-то с памятью. Он, по-моему, не вполне здоров психически. Но это может говорить как за него, так и против. Нельзя обвинить человека на основании того, что у него нелады с памятью.

– Казаратта, – сказал Мейден, – никогда не обращался к психиатру – ни в больничной кассе, ни к частному. Как и никто из этой шестерки. А что у него с памятью?

– Он утверждает, что несколько месяцев назад в доме, где живет Веерке, были заменены оконные рамы и покрашен фасад. Старые рамы – поднимающиеся – заменили на новые, современные. Почему оказалось, что на самом деле это не так, Казаратта не понимает. У него одно воспоминание наложилось на другое, для психиатра это, возможно, случай обыденный…

– То есть, нужно назначить психиатрическую экспертизу? – спросил Мейден, делая пометку на листе бумаги.

– Тогда назначьте шесть экспертиз, – пожал плечами Манн. – Или даже семь, если включить в список Марию Верден с ее противоречивыми показаниями. Не исключено, что у каждого бред навязчивых состояний. Может, свидетелям только кажется, что они были в комнате Веерке и видели его лежавшим на полу?

– Слишком сложное предположение, – поморщился Мейден.

– Да? А что, полиция тоже пользуется бритвой Оккама одновременно с принципом презумпции невиновности?

– Бритва Оккама? – нахмурился Мейден. То ли он действительно не слышал о средневековом монахе, то ли и с его памятью произошла странная метаморфоза, заставившая забыть то, что он наверняка изучал в университете?

– Не умножать сущностей сверх необходимого…

– Это мне известно, – отрезал Мейден. – Вы правы, лучше всего работают самые простые предположения. Не нужно усложнять. И в этом деле все просто. Знаете, почему я хотел поговорить с вами, Манн?

Манн пожал плечами. Он впервые видел старшего инспектора таким уставшим, поникшим, неуверенным – впрочем, неуверенность могла быть следствием усталости, не нужно усложнять, у Мейдена был трудный день, несколько дел сразу…