Уездный город С***

Правда, даже выйти не успели: дверь распахнулась, и на пороге они едва не столкнулись с Валентиновым.

— Здравствуйте, здравствуйте! Какие люди! — тот мгновенно расплылся в приторной улыбке.

Титов мелко вздрогнул, не сводя взгляда с лица Антона Денисовича: совершенно явственно он увидел вместо человеческого рта длинную, от уха до уха, узкую щель, полную мелких треугольных зубов, а глаза показались тёмными круглыми плошками.

Моргнул — всё пропало.

— Наслышаны уже о ваших приключениях, что же вы так неаккуратно? — продолжал Антон Денисович тем же елейным тоном.

— Доброе утро, — хмуро проговорил Титов, стряхнув оцепенение. Ни на один из вопросов отвечать не стал, лишь жестом пригласил Аэлиту на выход, придержав дверь.

Огромные усилия он прилагал, чтобы не пялиться на Валентинова с подозрением, вглядываясь в тонкие черты в поисках мелькнувшего видения, тут уже не до любезностей. Больше того, он до последнего не мог избавиться от глупого ощущения, словно сейчас коллега прыгнет на холку и вцепится вот этими треугольными зубами в горло. Так что, когда дверь двадцать третьей комнаты закрылась за спиной, вздохнул с облегчением.

«С ума я, что ли, схожу? — мрачно подумал поручик. — Сначала язычник этот со своими русалками, теперь вот того хуже…»

— Аэлита Львовна, а что вы думаете о Валентинове?

— Он похож на жабу, — без раздумий ответила Брамс. — Такой же склизкий и противный, только что не зелёный. Не знаю, почему Элеонора Карловна его тараканом называет, тараканы, по-моему, гораздо приятнее.

— Хм. Вы боитесь жаб?

— Не люблю, — поправила Аэлита. — Если только в качестве лабораторного материала на столе.

— Какая вы жестокая, — изумился такому ответу Натан. — Чем они вам не угодили?

— Они скользкие, пупырчатые, зелёные, вот с такими глазами, — отозвалась она, приставив к лицу ладони с растопыренными пальцами. — Это ведь ужасно!.. А к чему вы про Валентинова спросили?

— Да так, — неопределённо отмахнулся Титов. Не говорить же, что у него вдруг видения начались! Просто свет неудачно попал, да воображение разыгралось… — Я не могу понять, почему он еще здесь и почему чувствует себя столь вольно? Ведь это же полиция, больше того, уголовный сыск. Здесь таким, как он, не место. Он трусоват, лицемерен, подл, он презирает государя, страну и народ, которым служит. Если бы, скажем, весь отдел состоял бы из таких, это было бы, бесспорно, отвратительно, но объяснимо. Однако прочие служащие сыска, с которыми я успел познакомиться, прекрасные люди, которые к делу своему относятся с большим тщанием и уважением. И жалование у нас, конечно, хорошее, но явно недостаточное для столь амбициозного человека, вряд ли оно способно его удержать. Упрямство Валентинова ещё как-то могло объясниться надеждой на повышение и место начальника отдела, но у меня сложилось впечатление, что Чирков его тоже не особенно жалует. Вежлив, дружелюбен, но Пётр Антонович, по-моему, со всеми таков.

— А отчего бы ему уйти, если его тут всё устраивает? Да и выгнать вроде не за что, следователь-то неплохой, — заметила Брамс.

— Есть множество способов выжить человека или хотя бы поставить его на место.

— Вроде как вы давеча? — хитро блеснула на него глазами вещевичка.

— Или вы, — легко вернул шпильку мужчина. — Но я не про рукоприкладство, это ведь самый дурной и негодный способ, который не решает таких вопросов. Мне, например, сложно поверить, что Михельсон столько лет не хватало язвительности и остроумия, чтобы окоротить его. Машков, Федорин, да и остальные — мужчины не робкого десятка, не могут же они всерьёз бояться этого хлыща! Есть множество совершенно законных и достаточно мирных способов вытравить из в основном очень дружного отдела такую вот подлую душонку. А его словно бы опасаются тронуть, как будто он в некоем привилегированном положении, и мне совершенно неясно, отчего всё обстоит именно так.

— Не знаю, — медленно протянула Брамс. — Я как-то прежде не задумывалась об этом… Да я, признаться, раньше и в Департаменте бывала от силы раз в седмицу, и то в основном охранный контур проверить! Даже странно, что дядюшка смягчился и всё же решил дать мне шанс. А то до этого я всего несколько раз на место преступления выезжала, и то только на кражи, если там охранный контур имелся вот вроде здешнего. Даже не поверила в первый момент, что меня действительно как настоящего следователя до службы допустили. Так разволновалась… Я вам, наверное, такой глупой тогда показалась, да? — с лёгкой грустью и смущением проговорила она. — Просто испугалась, что вы теперь откажетесь, потому что я женщина. Так обидно сделалось…

— Неправда, — с тёплой улыбкой отозвался Титов, стараясь отвлечься от уколов совести: уж он-то точно знал причины проблемы и ощущал неловкость от необходимости промолчать по этому поводу. — Вы были очень милы, непосредственны и очаровательны. Хотя, признаться, воспринимать вас всерьёз я начал не сразу, и за это во многом стоит благодарить ту выходку с дрыном.

— А сейчас воспринимаете? — недоверчиво покосилась девушка.

— Вы даже не представляете насколько, — с немного нервным смешком ответил он.

Брамс, конечно, намёка и двусмысленности в сказанном не уловила, лишь удовлетворённо кивнула и улыбнулась. Дальше продолжать разговор не стали — как раз добрались до гаража Департамента.

В здании Охранки, куда сыскари направились первым делом, их постигла неудача: полицейские буквально уткнулись в запертую дверь, Боброва не оказалось на месте. Расспрашивать, куда уехал, не стали, удовлетворившись ответом «сегодня не будет», и с сожалением отправились дальше. Наверное, можно было обсудить интересующий вопрос с кем-то ещё, ведь не один лишь начальник Охранки в курсе, но Титов предпочёл подождать: подходящего лица он не знал, а опрашивать всех встречных было глупо и даже опасно — мало ли кто подвернётся!

Всю дорогу поручик старался и не мог сосредоточиться на насущном. Фантазия его, подстёгнутая видением в двадцать третьей комнате, не на шутку разошлась, связывая в один большой узел Валентинова, слова язычника с острова про русалок и прочие странности последних дней вплоть до необычной умбры с места вчерашнего нападения. Уж не является ли последняя следами какой-нибудь сказочной нечисти? Нечто среднее между человеком, животным и вещью…

Хуже того, навязчиво лезли в голову и прежние жизненные впечатления, свои и чужие. Не сказки из детства; обрывки историй, откровенных баек и даже стихотворений некоторых современных поэтов — «блудницу с острыми жемчужными зубами» и другие накрепко засевшие в памяти пронзительно-жутковатые строки.

Натан сердился на себя, напоминал, что так недалеко и до повторного визита к профессору Лопуху, только уже в совершенно ином качестве, однако избавиться от этих мыслей не получалось. И поручик решил прибегнуть к единственному верному средству, отвлечь себя разговором, а потому обратился к спутнице:

— Аэлита Львовна, а расскажите пока про «Взлёт».

— Тридцать лет назад это была маленькая мануфактура, велосипеды делали. Да они их и сейчас потихоньку продолжают изготавливать, но, конечно, главное там самолёты, которыми они ещё до Великой войны занялись. Не сами, разумеется, а с государева повеления. Ну и вот… Занимаются поныне. У них отличные инженеры, есть весьма крепкие и сильные теоретики, так что очень много патентов, многие из которых закрытые.

— Это как?

— Ну, секретные. По аэродинамике, по конструкциям двигателей, даже по металлургии, по-моему, имеются. А вообще я не знаю, что о нём можно рассказать. Ну завод и завод. Большой, солидный, важный. С десяток корпусов, в основном новые, могут сами сделать решительно всё — они и льют, и штампуют, и точат, и дерево обрабатывают, всё больше фанеру, и даже гальваника у них есть промышленная.

— А с охраной как?

— Очень строго, — Брамс недовольно наморщила нос. — На проходной проверяют досконально, с собой ничего нельзя, и вообще словно в тюрьме. Я потому окончательно передумала там работать.