Уходящие из города

Когда дядь Юра очнулся, стояла ночь. Летняя, приветливая, но прохладная – дядь Юра ощутил это потому, что плед с него сполз на пол, а окно было еще с вечера распахнуто настежь. В комнате противно зудело несколько комаров.

«Совсем я дурак, что ли? Окно не закрыл», – подумал дядь Юра и встал, чтоб запереть окно. Рама была старая, крашенная масляной краской, перекошенная, так что ничего у дядь Юры не вышло. Пока он возился с окном, успел заметить внизу, на улице, две человеческие фигуры. Кто-то стоял прямо под его окном. Фонарь не горел (а зачем ему?), и поэтому разглядеть, кто там стоит, дядь Юра смог не сразу – а как разглядел, так сразу и обомлел.

Внизу, под окном, стояла теть Оля, а с ней – какая-то девчоночка белобрысенькая. Теть Оля была в бордовом костюме, в котором ее похоронили, и в туфлях выходных, с тупыми носами, на невысоком каблуке. Только волосы не в пучок закручены по-стариковски, а по плечам распущены, как в молодости. И девчонка тоже растрепанная, босая, одетая в беленькое платьице, на шее шарфик какой-то, она его за концы дергает и глаза таращит. Жутенько!

– Оля? Ты, что ль?

Вспыхнул фонарь. Дядь Юра ясно увидел свою бывшую жену – бывшую, потому что мертвую.

– Ю-у-ур, – проворковала она, и тут дядь Юра заметил, что зубов-то половины у нее нет, да и нос, кажется, сломан, а по лицу расплывается здоровенный синяк. – Ю-ур, где мои книги? Ты сохранил книги, Юр?

Девочка странно повела головой, повернув ее под таким углом, как живой человек ни за что не сможет – подбородок стал перпендикулярен шее, растянула шарфик в стороны и улыбнулась; у нее все зубы были на месте, но улыбка от этого приятнее не стала.

Дядь Юра в ужасе отскочил от окна. Что будет, если узнает покойница, что книг нет? Вывезли их все до единой!

Но тут, оглядевшись, он увидел невероятное: книги были на месте. Да, все книги, которые, как ранее казалось дяде Юре, сегодня утром вынесли с шутками-прибаутками крепкие молодчики, были здесь, в квартире! Все шкафы снова были забиты, и под шкафами лежали чемоданы с книгами, и между шкафами высились башни из книг. Даже на подоконнике он заметил стопку книг. Но как? Дядь Юра ущипнул себя два раза. Закрыл глаза и снова распахнул их. Книги были.

Может, ему просто приснилось, что он их продал? Вдруг вчерашний день был сном – а теперь он проснулся? А как же…

Дядь Юра подошел к окну.

– Юу-ур! Книги!

Она стояла под фонарем. Мертвая. Злая. Девчонка пританцовывала, разводя руки в стороны и стягивая шарфиком (или что это?) шею так, что голова казалась воздушным шариком, перетянутым ниткой.

И так всю жизнь. Книги ей дороже всего. Дороже мужа! Нет бы спросить: Юр, как ты без меня? Юр, ты нормально питаешься? Спина не болит? Нет, одни книги на уме. Сядет с книжкой в угол и сидит. Хоть ты во всю мощь телевизор включи – не реагирует.

– Юу-ур!

– Да подавись ты ими! – Дядь Юра в сердцах схватил с подоконника книгу и запустил ею в теть Олю.

Они обе – девчонка и теть Оля – исчезли (девчонка, кажется, коротко взвизгнула), как будто и не было их, но через секунду появились на том же месте, а книга распласталась на асфальте у их ног.

– Юу-ур!

– На тебе! Забирай мопасанов своих! Утаскивай к чертовой матери! Вот они, твои пушкины! Подавись!

Взбешенный дядь Юра принялся метать в жену все лежавшие на подоконнике книги. Страницы разлетались в стороны, покрывали асфальт преждевременной осенней листвой, а теть Оля то пропадала, то появлялась, девчонка смеялась противно-стеклянно, пока вдруг откуда-то сверху (боженьку разбудили?) не раздался крик:

– Михалыч!!! Дядь Юр, ты чего!!! Уймись, бешеный, ночь на дворе!

Последняя книга, которую метнул вниз дядь Юра, ударилась о землю со странным звоном – то ли будильничным, то ли колокольным. У дядь Юры все поплыло в глазах, лицо теть Оли, залитое чем-то красным, но не кровью, улыбнулось широко, беззубо и страшно, а потом наступили тишина и темнота.

Что Михалыч ночью свихнулся и стал метать в окно припасенную им загодя батарею бутылок плодово-ягодного и беленькой, наутро знали все жители подъезда. Собутыльники его клялись и божились, что оставили дядь Юру накануне мирно спящим на диване и даже прикрыли заботливо пледиком. Отчего на него напало безумие – знать не знают.

Дядь Юра попытался было вернуть книги, но, не встретив понимания у скупщиков вторсырья, махнул на все рукой. Говорили даже, что видели, как он плакал:

– Ох, Олька, ох, стерва! Эх, я тебя… И как я раньше не понял…

Что именно Михалыч понял, сформулировать он не мог, а может, и не понял он ничего, а просто заблудился в тех трех соснах, в которых любит безнадежно плутать пьянь.

Эпилог. Пасха 2022

Андрей уговорил Ленку приехать домой к Пасхе. Она сперва отпиралась, говорила, что билеты дорогие, что у нее полно каких-то дел (каких?), но в конце концов все-таки согласилась. Андрей догадывался, что в Москве сестра ведет вольный образ жизни, что она вообще далека от всякой праведности и традиционности, но он уже смирился с этим, пусть живет с кем хочет – с мужчинами, женщинами, кошками, женщинами-кошками, это неважно, пусть только не колется да приезжает домой, хоть иногда. Вот, к примеру, на Пасху.

Андрей сам не понимал, почему именно в этом году ему так хотелось Пасхи – с походом в церковь на всенощную, куличами и крашеными яйцами. Лола Пасху не праздновала, но его в церковь отпустила бы без проблем, может, даже дала бы корзинку с пасхами для освящения (в отличие от Светки, бывшей жены Андрея, она любила готовить и не чуралась выпечки).

То, что так бесило в детстве, сейчас стало восприниматься по-другому: праздник – повод побыть вместе. Посмотреть на своих и увидеть, как Ленка похожа на маму, как отец все еще любит маму, как мама извиняется, что кулич подгорел, а холодец не застыл; подумать: постарели родители, но все еще ничего… Просто побыть рядом с ними, прежде чем… что?

Он видел сон, странный сон, вообще он редко видел сны и не любил их. Сон был короткий, яркий и соединял два противоположных чувства: страх и восторг. Снилось ему, будто он входит в их большую комнату и видит: окно – оно там большое, а во сне так и вовсе казалось огромным – открыто и мать и сестра, обе в легких домашних халатиках и светлых косынках, стоя на подоконнике, моют стекло губками, с которых течет мыльная пена. Он догадывается: это предпасхальная уборка, традиционная, так надо. И обе они улыбаются и что-то говорят друг другу – хорошее, радостное, а может, шутливо переругиваются, как всегда. Небо за их спинами ярко-голубое, и ничего там нет, кроме неба. Но как же они небезопасно стоят на этом подоконнике, спиной к пустоте, как страшно, что кто-то сейчас поскользнется на мыльной воде… Он проснулся. Ярко-голубое небо и улыбки мамы и сестры долго мелькали перед глазами, как крылья двух бабочек – радости и ужаса.

Об этом сне он Ленке не рассказал (зачем?), а просто попросил приехать домой к Пасхе. Семейный вечер вышел под стать временам – поскандалили, отец хотел, чтоб Андрей пошел добровольцем на фронт, Андрей отмалчивался, а Ленка поскрипывала зубами. «Трус», – сказал в итоге отец, «трус», – сказала Ленка, и Андрей пошел к Лоле, которая думала больше о своем: ее отца недавно выписали из больницы. Она сказала: «Надо папу выносить на улицу. Нельзя, чтоб человек неба не видел». Андрей согласился. <