Уиронда. Другая темнота (сборник)
Шрифт:
В полночь, когда небо озарили фейерверки, я обнял Элеонору и сказал: «Нам нужно держаться». Она отстранилась и уставилась на меня опухшими от слез глазами, в которых читалось негодование. В тот момент она уже не была сама собой. А может – наоборот, именно в тот момент и была.
– Как ты сумел ее потерять? Как, черт возьми, ты ее потерял? – прошипела она, а потом завыла от отчаяния и убежала в ванную.
Я не стал ее останавливать.
Она рыдала и швыряла на пол флакончики с духами.
Я остался сидеть тут, на кровати нашей дочери, и отрешенно смотрел в окно.
Приветствуя новый год, на крышах
В начале января, за несколько дней до Епифании, капитан Гандже вызвал нас в отделение. У него было напряженное и уставшее лицо (уставшее до смерти, да, капитан?) пепельно-серого цвета и глубокие, темные круги под глазами, как будто произошедшее с Луной высасывало из него энергию. Когда мы сели за письменный стол, я увидел, что у него дрожат руки.
Мы надеялись услышать важные новости. Но капитан прокашлялся и заговорил, крутя ручку в пальцах:
– Это сложный случай. У нас нет никаких зацепок. Я знаю, что сейчас вам очень тяжело, но еще раз хочу вас спросить – может, вы вспомнили что-нибудь, любую мелочь, которая может оказаться полезной.
Я психанул. Невыносимое нервное напряжение двух последних недель вырвалась наружу. Я решил, что поисками дочери занимаются идиоты, что из-за них мы никогда не найдем Луну. Ударил кулаком по столу и наговорил немало всего обидного, не помню точно, что. Устроил самую настоящую сцену. Это была ошибка, одна из многих. Элеонора сидела рядом и плакала, закрыв лицо платком.
Эрнесто Гандже воспринял все спокойно. Надо отдать ему должное. Дождался, пока из меня выйдет весь пар, все дерьмо. Целый час прошел, наверное. А потом сказал:
– Синьор Бальдуцци, я стараюсь поставить себя на ваше место и… понять, что вы чувствуете, я правда стараюсь. У меня тоже есть дети. Мы делаем все возможное, в этом я могу вас заверить. Мои люди работают день и ночь. Я спрашиваю вас только… не приходило ли вам в голову что-то, что может быть полезным. Если да, пусть даже какая-то мелочь, сообщите нам. У нас нет ни свидетелей, ни видеозаписей, никакого конкретного материала, с которым можно работать. В ближайшие дни мы попытаемся использовать телевидение. Объявим, что напали на след похитителей. Может, кто-то сделает неверный шаг.
Совершенно разбитый, я провел руками по лицу.
– Хорошо. Да, хорошо. Я… Извините за… за то, что тут устроил. Получается… вы уверены, что Луну похитили?
– Если бы ваша дочь ушла куда-то одна, мы бы почти сразу ее нашли, – коротко ответил он.
– Найдите ее, пожалуйста. Обязательно найдите, – всхлипывая, попросила Элеонора. – Верните ее домой.
– Я тоже очень этого хочу, синьора. Я по ночам не сплю, верите? – ответил капитан. – Сделаю все, что в моих силах, и даже больше. Обещаю.
Он посмотрел мне в глаза, и я понял – он говорит правду.
Но от этого ничего не изменилось.
Надеюсь, вам понятно то, что я пишу.
Это важно?
Нет.
Наверное.
Ложное объявление абсолютно ни к чему не привело.
Прошли дни. Недели. Наконец, месяцы. Трудно объяснить, что чувствуешь, когда минуты превращаются в вечность, когда вопросы, словно иголки, воткнутые в череп, бесконечно мучат
тебя.С ней все в порядке? Она еще жива? Где она? Ей сделали больно?
Время от времени следователи меняли гипотезу, но неизменно заходили в тупик.
Цыганский табор. Торговля органами. Педофилия.
Мы падали вниз, в бездну, и лучик надежды постепенно таял во тьме.
Я много работал и многим пожертвовал, чтобы добиться того, чего хотел. У меня было все: хорошее финансовое положение, красивый дом, прекрасная семья, замечательные карьерные перспективы. Но это теперь не имело никакого значения. Мы окунулись в хаос, он оглушал и ужасал нас. Я больше не чувствовал себя хозяином своей жизни, как будто мною управлял невидимый создатель с извращенным чувством юмора. Я стал марионеткой во власти событий, к которым оказался не готов.
Перед которыми был бессилен.
Неужели это и есть реальность? Видимо, да. Разрушающийся замок, где на каждом шагу поджидают западни, ловушки, люки и ямы, которые подкарауливают детей, которые в любой момент могут поглотить рациональное и разрушить нашу мирную, спокойную жизнь.
Я решил, что буду вести расследование сам, стану своего рода частным детективом и раскрою дело об исчезновении собственной дочери, прямо как в сериале; но когда попытался собрать всю имевшуюся информацию и подумал, с чего начать, очутился в шкуре капитана Гандже: у нас действительно почти не было зацепок…
История с Луной все меньше занимала СМИ. Теперь о ней если и писали, то на последних страницах газет, листовки с фотографией обтрепались и выцвели; в новостях ее упоминали как одну из пропавших девочек, которых так и не удалось найти.
Я погрузился в беспросветное отчаяние. Бездонное. Читал сотни статей о потерявшихся людях, воспоминания о переживаниях их близких, и не мог поверить, что их так много.
Каждый год в мире исчезает восемь миллионов детей. Двести семьдесят тысяч в Европе. Кого-то похищают и убивают, кто-то сбегает сам и словно проваливается сквозь землю – в колодцы, крышку которых никогда не откроют. В Италии за месяц исчезает пятнадцать детей и только двадцать процентов из них возвращаются домой.
Как можно существовать на такой планете? Как можно не опустить руки перед непредсказуемостью этого мира?
Во мне теперь жили два образа Луны. С одной стороны, она по-прежнему была нашей дочерью, нашим солнышком, а с другой – для меня, почти умалишенного, – превратилась в некое божество. Символ всего того, что не должно происходить.
Но произойти может.
Пока настоящий ужас не коснулся нас своими холодными, как у трупа, пальцами, мы и не представляли, в какой реальности живет теперь наша дочь.
Но ужас всегда рядом, он хохочет и кривляется над нашими головами.
Ужас реален, он есть.
И однажды может постучать в нашу дверь. Потом зайти, крадучись, даже если мы его не впускали, испугать всех до смерти и разрушить наш уютный мирок.
Мы вслепую бродили в темноте, мы все. Я, Элеонора, капитан Гандже, наши друзья, наши семьи, ребята из группы детского сада Луны, весь мир.
И – записанное на бумаге это кажется немыслимым – худшее, ослепляющее сияние другой темноты было еще впереди.