Уиронда. Другая темнота (сборник)

Наш подвал находится в конце узкого коридора, заросшего паутиной, почти под самой лестницей; здесь гораздо суше – то ли благодаря удаленности от подземной речки, то ли благодаря проветриванию через маленькое окошко, выходящее во внутренний двор.

Мы почти не заглядывали в подвал, устроив там хранилище всякого барахла: старой одежды, никому не нужного хлама, коробок, телевизора с электронно-лучевой трубкой, вещей для кемпинга и разных милых ненужных безделушек, которые жалко выбросить.

Там же лежали вещи Луны. В первую очередь, вещи Луны. Люлька, коляска, надоевшие ей игрушки, коробки с детскими комбинезончиками и слюнявчиками, игрушечная посуда… и подаренная на крещение шкатулка для драгоценностей с золотыми цепочками и вульгарными медальончиками, которую мы спрятали в отстегнутый карман коляски и убрали в целлофановый пакет.

Сверток положили в угол, между железным стеллажом и дальней стенкой, на старую деревянную крышку люка, которая закрывала его еще с тех пор, когда мы въехали.

Я не спускался в подвал много месяцев.

И вот теперь мы шагали вместе по лестницам и темному коридору, едва освещенному пыльной лампой; Элеонора вцепилась ногтями мне в руку и шла чуть позади, как щенок за матерью. Я несколько раз спрашивал, что случилось, – ее потрясенный вид тревожил меня, – но она отвечала лишь: «Ты должен сам увидеть. Я… не знаю, как это объяснить. Я даже не знаю… может, мне все это показалось».

Поворачивая ключ в замочной скважине, я терялся в догадках, что там – огромная мертвая крыса, какой-нибудь невероятный нарост плесени? Или кто-то из прежних жильцов забыл здесь набитый деньгами чемодан.

Но что бы ни представлял себе, ничего из этого не объясняло ужаса моей жены.

И не могло подготовить меня к встрече с загадкой, с немыслимым, к встрече с тем, что не должно существовать, что, может быть, стало ужасной шуткой, которую сыграли с нами боль утраты и страдания.

Мы зашли внутрь.

Уходя, Элеонора не выключила свет. Лампа слегка мерцала, заставляя тени на стенах чуть заметно дрожать.

В подвале все было перевернуто вверх дном.

Одежда, драные пакеты и листы, вырванные из журналов, валялись на полу. Кто-то вскрыл все коробки. Старый ржавый велосипед лежал вверх колесами, а рядом стояли стеллажи, уставленные пустыми банками и бутылями. Несколько игрушек Луны, сидевшие на огромном телевизоре Philips с лучевой трубкой, изучающе смотрели на меня тупыми пластиковыми глазами.

Я повернулся к Элеоноре:

– Что тут за бардак, черт подери? Что случилось?

Она укусила ноготь указательного пальца и уставилась в угол, где лежала крышка люка; я обернулся и увидел, что все вещи Луны передвинуты.

Потом начала рассказывать.

Бессвязно. Не отрывая взгляд от люка. Я испугался – вдруг Эле и правда сошла с ума.

Глаза у нее блестели.

– Помнишь золотой рожок, который моя мама подарила Луне на крещение?

Еще бы. Редкостная безвкусица. Такая даже для босса мафии была бы слишком вульгарной.

– Сегодня утром я встала, начала собирать вещи и… в комнате Луны вдруг подумала. Помнишь, что сказала мама, когда давала его нам?

Этого я не помнил.

– Он принесет удачу. Не теряйте его. Поэтому я решила спуститься сюда и обязательно его найти, но чем дольше искала… Я забыла, куда мы его положили, открывала одну коробку за другой, наверное, целый час и… у меня случился нервный срыв и… извини.

Я вздохнул.

– Боже. Эле, ты могла мне позвонить… кулончик в кармане от коляски.

– Знаю, знаю, я в конце концов вспомнила… – Она оторвала взгляд от люка, потом несколько секунд смотрела на меня, улыбаясь во весь рот и напоминая сумасшедшую. – Но дело не в этом…

– Эле, какого черта происходит? Объясни все, в конце концов! Я уже не знаю, что и думать, – мой рассерженный голос прокатился эхом по подвалу и затерялся в темноте.

– Андреа, я нашла кулончик, а потом уронила его; он упал через прутья решетки на люке и… улетел вниз. Но звука никакого не было. Просто упал…

– Вниз – куда?

– Не знаю. В темноту. – Она задрожала, обхватив себя за локти; зубы стучали, как кастаньеты.

И правда тронулась, подумал я. Совсем крыша съехала. Надо уводить ее наверх.

– Эле, попробуй успокои…

– Посмотри, – перебила она меня. Голос сорвался на визг. – Посмотри. Сними крышку. Посмотри внимательно.

– Эле, пойдем домой, пожалуйста…

– Посмотри! – заорала она.

Потом провела руками по моему лицу, слегка сжав щеки ладонями, и сказала – если я сделаю, как она просит, то, возможно, сумею ее понять. У меня заболела голова: пульсация, начавшись у переносицы, подступила к вискам. Побыстрее бы вернуться в квартиру, принять душ, поужинать и завалиться спать.

Я глубоко вздохнул, подошел к люку, стараясь держать себя в руках, поднял крышку и прислонил ее к стене.

Канализационный люк.

И все.

Канализационный люк.

Круглый.

Примерно полметра в диаметре; сверху только металлическая решетка в крупную клетку, ромбами, – такой огораживают курятники. Наверняка это сточный колодец, построенный на случай, если вдруг будет сильный ливень и подвалы затопит. А может – люк, чтобы проверять канализацию, которым никогда не пользовались.

– То есть кулончик упал сюда? – спросил я, нагибаясь над проемом и вытягивая голову. В тот момент мне было непонятно, почему Элеонора так переживает из-за дурацкой коробочки с дешевыми украшениями – у нас ведь полным-полно других проблем; но потом я посмотрел вниз и почувствовал: здесь что-то не так. В голове словно разладился какой-то механизм: взгляд рассеивался в пространстве, в потаенных уголках сознания раздавался треск. Глаза подозревали ошибку, но мозгу не удавалось понять, в чем именно она заключается.

Это не вызвало у меня ни тревоги или страха; уставившись вниз, в уходящий под землю проход, в темноту диаметром сантиметров пятьдесят, я испытал другое – глухое, знакомое – чувство, щекочущее подсознание. Нечто вроде зова, древнего и манящего, вечного и ужасного, заставляющего чувствовать себя песчинкой.

Перед глазами вдруг возникла картинка из прошлого, когда я, еще молодой, подтянутый и спортивный, с двумя друзьями отправился в поход в горы, дерзнув покорить Монте-Визо, главную вершину Котских Альп. Мне было восемнадцать, и я верил в собственную непобедимость и бессмертие. Но в конце восхождения нам пришлось преодолеть довольно опасный участок – пройти по узкой тропинке вдоль скалы, с которой осыпались камни, над пропастью, глубиной метров пятьсот-шестьсот. Мы шли спиной к горе, глядя вниз, на то, от чего она избавилась за тысячелетия своего существования – на нагромождения камней и обломки веток, растерзанных лавинами. Один неосторожный шаг означал бы верную смерть. Напрягая все мышцы и сухожилия, пытаясь вцепиться в почти отвесную стену, я полз вдоль нее как паук и в эти минуты, в первый раз за свою недолгую жизнь, вдруг ощутил всем существом, что на самом деле я всего лишь песчинка. И одновременно почувствовал очарование конца – французы называют это «l’appel du vide» – зовом пустоты, некой силой, которая манит нас к пропасти и щекочет мягкими, теплыми пальцами; в то летнее утро она на несколько мгновений заставила меня задуматься – что будет, если я перестану держаться? Если упаду в эту пропасть, кажущуюся бездонной? Что я тогда почувствую?