Уиронда. Другая темнота (сборник)

– Теперь моя очередь, – пробормотал я, стоя на пороге и разглядывая деревянную крышку люка, возле ухмыляющейся пасти которого неоновый свет словно тускнел.

Потом закрыл дверь и принялся за работу.

Мы с Элеонорой ограничивались тем, что бросали в пропасть различные предметы, как верующие, чувствующие свое ничтожество перед колодцем Святого Патрика, который не мог исполнить все их желания.

Блуждания в интернете и время, проведенное вдали от подвала, вне дома, смазали шестеренки моего мозга. Вспомнив Мела Уотерса с его загадочным колодцем, затерянным среди полей Вашингтона, я решил повторить четыре его «эксперимента»; при этом приказал себе проводить в подвале минимум времени и не поддаваться манящему обаянию темноты.

Перед дверью я обильно намазал Vicks под носом, как делают патологоанатомы, чтобы не мучить обоняние отвратительным запахом гниения. И заткнул уши ватой. Хорошо зная – если почувствую запах ванильного шампуня или услышу голосок, кажущийся таким знакомым, то не смогу противостоять их чарам.

Я довольно долго связывал концы веревок, купленных в стройматериалах, но в конце концов у меня получился трос длиной шестьсот метров, к концу которого я прикрепил кусочек свинца; потом надел очки для сварки, чтобы не ослепнуть от сияния тьмы, и начал медленно-медленно опускать веревку в колодец, крепко держа ее обеими руками. Это был самый простой способ определить глубину ямы, но, как я и думал, несмотря на всю длину троса, грузик так и не коснулся дна. Если оно и существовало, то на глубине больше шестисот метров, что казалось невозможным, немыслимым.

Я смотал веревку и достал болванку; она покрылась инеем. А когда сжал ее в руке, почти приклеилась к коже – такой была ледяной. Потом я снял кусочек свинца и двумя прочными узлами закрепил на веревке фонарик. Включил его и начал опускать, вглядываясь в колодец. В нос бил запах мяты, от которого текли слезы. Мощный луч света задрожал, а через пару метров превратился в маленькую яркую точку, как подводная лодка, ушедшая на немыслимую глубину.

И исчез.

Я снова подождал, пока трос размотается полностью, и только потом вытащил его наверх. Фонарик погас, лампочка перегорела.

В третий раз я повторил то же самое, только теперь опустил мобильник с включенной камерой. Интересно, что ей удастся заснять – просто темноту, мрак, или электронный глаз сумеет разглядеть и зафиксировать какие-нибудь изображения? Изображения чего? Обезумевших душ, обреченных на вечные страдания? Альтернативных измерений, населенных невероятными существами, которые настолько не вписываются в привычную нам картину мира, что остаются непостижимыми для нашего ограниченного ума?

Но ответа на свои вопросы я не получил: вернувшийся из бездны телефон оказался выключен и упорно не подавал никаких признаков жизни, как будто у него сел аккумулятор или испортилась материнская плата.

Колодец не хотел, чтобы его кто-то исследовал. Все мои попытки сделать это провалились. В сотый раз спросив себя, обладает ли мрак разумом, я ответил «да», хотя и не смог бы объяснить, откуда взялась такая уверенность.

Я отошел от люка и взял с полки две маленькие стеклянные баночки; выходя из подвала, услышал за своей спиной что-то вроде злобного зова и не мог отделаться от ощущения, что кто-то наблюдает за мной хищными глазами.

Потом закрыл дверь, задыхаясь от спертого воздуха окутанных полумраком коридоров, и направился к широкой лестнице, ведущей наверх.

В царство пауков.

Так окрестила его Элеонора, которая с детства панически их боялась. Каждый раз, проходя мимо, она старалась держаться как можно дальше от полутемного угла, оплетенного паутиной.

Пауки были жирными, сероватыми, в белую крапинку, и, как опытные воздушные акробаты, покачивались на густых сетях своей паутины, висящей под лестницей.

Несколько лет назад я увидел, как мой сосед Ренцо Натале ловил их простым и совершенно гениальным способом: держа банку под пауком, он зажигалкой поджигал паутину. Когда последние ниточки догорали, паук с остатками своей сети шлепался в банку и ждал своей участи, хотя цель поимки была неясной для всех, кроме Ренцо и его друзей-подростков.

Одного я поймал точно так же. Второго сшиб на пол свернутой газетой и придавил ботинком – убил, но не размазал. Труп с ножками, подвернутыми в последней отчаянной попытке защититься, положил во вторую баночку.

Потом вернулся в подвал.

Размышляя о Меле Уотерсе и его экспериментах.

О ягненке, которого в колодце изуродовало, вывернуло, как перчатку. Что увидело там бедное существо? Мне в общем-то было безразлично – выдумал фермер все это или в его рассказе, прозвучавшем в эфире заокеанской программы, есть доля правды.

Для изучения своей собственной пропасти я решил попробовать и этот способ. Попытаться.

Привязал баночку с живым пауком и бросил во тьму: «Счастливого пути, дружок».

На несколько мгновений баночка замерла в воздухе в том месте, где свет ламп встречался с темнотой, а потом исчезла. Разматывая веревку, я постарался представить себя на месте паука.

Что он чувствовал?

Какие невообразимые вещи увидели его сегментированные глаза, изуродовало ли паука пребывание в пропасти, как ягненка Мела?

Когда трос был размотан до конца, я оставил его болтаться во мраке, не знаю, надолго или нет, и не могу сказать, сколько времени вытаскивал его на поверхность. А когда баночка оказалась у меня в руках, холодная, как мрамор, мне оставалось только констатировать факт, который порадовал меня своей простотой.

Паук исчез.

Просто исчез, его не было внутри баночки, его высосало оттуда, стерло из реальности.

Борясь с тошнотой, я опустил в люк мертвого паука.

Произошло то же самое.

Неужели темнота не различает жизнь и смерть, а просто переваривает органическое вещество, ничего от него не оставляя? Это, конечно, ужасно, но физическая сторона вопроса беспокоила меня в последнюю очередь… Намного важнее было понять, что стало с сознанием паука, с его способностями, с жизненной энергией?

Он умер? Или жив, но существует в какой-то другой реальности?

Мне вспомнилась Луна, стоящая у кровати, мрак в ее глазах, немыслимо черная тьма, вытекающая из «киндер-сюрприза», избавиться от которой можно только проснувшись.

Через стекла сварочных очков я разрешил себе внимательно вглядеться в темноту люка. Казалось, пустота обрела анатомические формы, обозначила лица и рты, но разве отсутствие форм может выражаться в какой-то форме?

Я захлопнул крышку, положил сверху тяжелый старый телевизор и вышел, два раза повернув ключ в замке.

Тогда я пообещал себе, что больше никогда не вернусь в подвал, и сделаю все возможное, чтобы Элеонора держалась подальше от этого колодца, где решило проявиться нечто, лишенное всякой логики.