Украденная невеста

София открывает рот, чтобы что-то сказать, но Ана уже отъезжает, ее руки так сильно сжимают борта инвалидного кресла, что костяшки пальцев побелели.

— Мы должны найти способ помочь ей, — тихо говорит София. — Она не может продолжать в том же духе. Это убьет ее.

У меня сжимается грудь при этих словах, но я не могу придумать, что сказать. Я чувствую, что в некотором смысле это моя ответственность, помочь ей. В конце концов, это сделал с ней мой муж.

Но в наши дни я ничего не могу с собой поделать. Я не знаю, что я могла бы сделать для Анны.

КАТЕРИНА

Следующие несколько дней проходят одинаково, пока единственный способ, которым я действительно могу отличить их друг от друга, это время приема пищи, которое настолько напряженное и неловкое, насколько можно было ожидать. Единственное облегчение, видеть, как Лиам наблюдает за Анной через стол, его взгляд яркий и заинтересованный, но это всегда омрачается тем, как Ана быстро отводит взгляд, явно неспособная поверить, что такой мужчина, как Лиам, мог проявить к ней интерес.

Я не знаю, пыталась ли София поговорить с ней, но я не могу. Каждая ночь с Виктором была новым видом наказания, он вымещал свой гнев на моем теле, отказывался трахать меня и получал удовольствие другими способами, делал все возможное, чтобы заставить меня умолять, а я отказывалась сдаваться. Это высасывает из меня всю энергию, которая у меня есть, пока мне не хочется орать на него за все то, что он делает со мной каждый день. Но я этого не делаю. Я держу рот на замке, за исключением тех случаев, когда он исторгает из меня звуки удовольствия, которые я не хочу издавать, или когда я выкрикиваю удары, когда он шлепает меня, скручивая мое тело в клубок негодования, желания, боли и удовольствия, что заставляет меня чувствовать себя все более и более сбитой с толку с каждым днем.

Хуже всего видеть Луку и Софию вместе. Они настолько очевидно влюблены, что это причиняет боль, и каждый раз, когда я вижу их вместе, я чувствую себя более несчастной, чем когда-либо, из-за того поворота, который принял мой собственный брак. Например, когда я спускаюсь вниз через несколько дней после того, как мы переехали на конспиративную квартиру, и мельком вижу их, стоящих у большого окна в гостиной, не обращающих внимания на кого-либо еще, кто может пройти мимо. София стоит там, положив руку на свой маленький, но заметный бугорок, и Лука протягивает руку, накрывая ее ладонь своей, когда наклоняется, чтобы поцеловать ее. Я замираю на месте, зная, что это что-то слишком интимное для меня, чтобы смотреть, но все равно не могу отвести взгляд. То, как он целует ее, самое милое, что я когда-либо видела, легкое касание губ, его рука ласкает ее подбородок, когда его рот нежно касается ее рта. По тому, как они смотрят друг на друга, становится ясно, что все остальное исчезло, что для них в этот момент они единственные два человека во всем мире. А затем он наклоняется, прижимаясь губами к животу Софии, когда ее рука перебирает его волосы, и я больше не могу смотреть. Я разворачиваюсь на каблуках, убегая к задней двери и садам, мои глаза горят. На самом деле мне не положено выходить из дома или, по крайней мере, Виктор не дал мне на это явного разрешения, а значит, есть приличный шанс, что он разозлится на меня за это. Но мне все равно. Мне нужно выбраться из этого дома, подышать свежим воздухом, и я вырываюсь через заднюю дверь мимо охраны в великолепные сады за главным домом. Дорожка выложена гладким камнем, и я бегу по ней в гущу прекрасных цветов и кустарников, чувствуя, как по моему лицу текут слезы.

Я думала, что, по крайней мере, у нас с Виктором мог бы быть сердечный брак. Тот, в котором я родила ребенка, которого он требовал, предпочтительно научными методами, вырастила бы двух его дочерей, которые отчаянно нуждались в матери. Я не хотела выходить за него замуж, но была готова извлечь из этого максимум пользы.

Но теперь…

Я не видела Анику или Елену с тех пор, как мы приехали сюда. Они в основном сидели в своих комнатах с Ольгой и Сашей. Я не думаю, что это совпадение. Я прижимаю руку к животу, думая о том, как Лука целует живот Софии, и моя грудь сжимается, пока я не чувствую, что не могу дышать. Ребенок, который у меня мог бы быть, это все, на что я могла надеяться, кто-то, кто полюбит меня без оговорок, кто-то, кому я могла бы отдать все, не чувствуя, что я в чем-то неправа, любя его. Я не могу избавиться от ощущения, что я была беременна до Андрея и Степана, и теперь, если верить доктору, у меня вообще никогда может и не быть своего ребенка.

Я не знаю, почему Виктор не бросил меня, когда я даже не могу дать ему то единственное, ради чего он женился на мне, и он явно больше не хочет, чтобы я была матерью его дочерей. Какую цель я здесь преследую? Что я могу для него сделать, помимо того, чтобы быть средством выражения его гнева и обиды, чем-то, что можно наказать и сломать? Если это все, чем я для него являюсь, я не могу этого вынести, думаю я, обхватывая себя руками за живот и начиная плакать сильнее. Я больше не могу этого выносить. Я измотана, ранена, мне больно внутри и снаружи, и все, что я хочу сделать, это рухнуть и…

— Катерина.

Я слышу голос Виктора позади себя и немедленно напрягаюсь, все мое тело напрягается, пока я пытаюсь решить, повернуться и посмотреть на него или нет, какой выбор правильный. Если я это сделаю, я не знаю, что я увижу на его лице, но, если он потребует, чтобы я вернулась в дом, я не сделаю этого. Я не могу прямо сейчас, я не могу вернуться в…

— Катерина, посмотри на меня.

Его голос звучит не сердито… почти обеспокоенно? В этом нет смысла, не больше, чем в выражении его лица прошлой ночью, но этого достаточно, чтобы заставить меня медленно повернуться, мои руки дрожат там, где они прижаты к моему телу.

Виктор стоит прямо, на его лице написано беспокойство, и это шокирует меня, заставляя застыть в абсолютной неподвижности. Он подходит ко мне, его рот сжимается, и я вздрагиваю в ответ, хотя, кажется, не могу пошевелиться.

— Один из охранников сказал, что видел, как ты выбежала сюда. — Виктор делает еще один шаг ко мне, почти касаясь меня, и я чувствую, что не могу дышать. — Ты в порядке?

Он спрашивает так, как будто ему не все равно. Он говорит так, как будто это важно. Я чувствую, что вот-вот закричу, так много эмоций, что я не могу назвать их все, бурлят внутри, и кажется, что они вот-вот разорвут меня на части изнутри.

— Нет, — выпаливаю я, прежде чем могу остановить себя. — Но почему тебя это, блядь, волнует?

Виктор моргает, как будто застигнутый врасплох.

— Ты моя жена, Катерина, я…

— Прекрати, блядь, притворяться, будто для тебя это важно! — Кричу я, прежде чем успеваю прикусить язык, все мое тело начинает трястись. — Перестань притворяться, будто тебе не насрать на меня, или на то, что со мной происходит, или на что-нибудь еще!

Виктор пристально смотрит на меня.

— Я не притворяюсь, Катерина. Твое благополучие важно для меня больше, чем я думал, больше, чем…

— Все это было ложью! — Я сжимаю руки в кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони, слова рвутся наружу теперь, когда я начала. — После того, что ты делал со мной с тех пор, как мы приехали сюда, как я могу верить…

— Это другое. Ты пыталась убежать от меня. Я должен был привести пример, показать тебе, что произойдет, если ты не послушаешься, убедить тебя повиноваться мне…Виктор умолкает. — Я зол на тебя, Катерина, и да, возможно, в чем-то я вымещаю это на тебе. Но превыше всего я хочу защищать тебя и заботиться о тебе. Ты моя жена. Что я могу сказать, чтобы убедить тебя в этом?

— Ты не можешь, — выдавливаю я, слезы горя сменяются горячими, злыми слезами, жгущими мои глаза и стекающими по щекам. — Ничто из того, что ты можешь сказать, не убедит меня в обратном.

Виктор делает паузу, его голубые глаза темнеют, он пристально смотрит на меня. Я вижу, как по нему пробегает дрожь, как будто он пытается чему-то сопротивляться, остановить себя. А затем он делает один шаг ко мне, запускает руку в мои волосы и откидывает мою голову назад, его тело поворачивает мое и толкает меня обратно к группе деревьев, окруженных цветочным пологом.