Украденная память

– Ампутация... – сглотнув, чтобы перевести дыхание, пробормотала Катя. – Какое точное ты нашел определение...

– Дай Бог тебе этого не знать никогда.

– Дай Бог... – печально улыбнулась Катя. Тряхнула головой, отгоняя воспоминания. – Но с чего ты решил, что ее убили?

Богданов достал из нагрудного кармана сложенный вчетверо потертый лист бумаги. Бережно развернул, погладил пальцами отпечатанные бесстрастным принтером строки. Протянул Кате.

– Прочти. Это Юлькино письмо. Я получил его за несколько дней до... – голос дрогнул, он так и не закончил начатую фразу.

– Как? – растерялась Катя. – Я не могу. Не могу читать чужие письма.

– Прошу тебя, – начал Богданов, но в этот момент к их столику нетвердой походкой подошел какой-то человек.

– Елы-палы! Андрюха! – воскликнул он, икнул и треснул Андрея по плечу. – Богданов, старик! Ты ли это? А я смотрю, смотрю... Вроде ты, а вроде – нет. Здорово, родной! – Мужчина полез обниматься.

– Здорово, здорово, – поморщился Богданов и поднялся со своего места. Заметив, что нетрезвый приятель собирается сесть за их столик, засмеялся. – Давай отойдем.

– И с дамой не познакомишь? – снова икнул приятель.

– Познакомлю, попозже, – хмыкнул Андрей, ухватил товарища за локоть и увел в сторону.

Катя налила вина, выпила залпом и развернула письмо. «Прости!

Я так долго боролась с собой, что борьба потеряла всяческий смысл. Не нужна она, эта борьба. Главное – это ты и я! Это мы!

Вчера я смотрела телевизор. Я редко его смотрю, ты знаешь. То есть, если ты еще не забыл. Так вот. Я смотрела новости из Багдада. На фоне разрушенных домов, развороченных автомобилей, на фоне окровавленных кусков человеческого мяса я увидела тебя. Сквозь неумолчный, нескончаемый женский вой я услышала твой голос. И вот тогда я все поняла!

Как глупо, как нелепо я поступила. Прости! Если ты еще можешь, если ты еще хочешь, если ты еще помнишь, прости!

Раньше я думала, что наша разлука – это мое наказание за чужие грехи, за горе, которое поселилось в моей семье с моим рождением. Думала, что не заслуживаю счастья, терзала себя, истязала.

Невольная вина не виновата, подсказал мне Сенека.

Раньше я думала, что наша разлука – во благо. Ведь верность для мужчины – как клетка для тигра. Думала, тебе будет лучше, проще, спокойнее без меня.

И что я смогу безмятежно жить дальше, жить воспоминаниями о тебе, о нашей любви. Смогу забыть о своем проклятии.

Всякое препятствие любви только усиливает ее, шепнул мне Шекспир.

И вчера, увидев тебя, я поняла, что ничего не забыла.

Как тренировать память, чтобы уметь забывать? – спросил меня Станислав Ежи Лец.

Нельзя забывать! – кричу я ему в ответ. Всем в ответ. – Преступно – забывать!

Спасибо мудрецам. Я поняла, что судьба дает мне еще один шанс. И я должна, обязана им воспользоваться. Что я и делаю.

Прости меня, любимый! Я хочу быть вместе с тобой. Хочу все начать сначала. Возвращайся! Я люблю тебя... Я очень люблю тебя!»

Катя так и застыла с письмом в руках. Слезы катились по щекам, шлепались некрасивыми кляксами на бумагу, оставляя неровные, мокрые пятна. В ушах звучал Юлин голос. Низкий, словно простуженный.

– Прочла? – оказалось, что Богданов давно стоял за Катиной спиной и беззвучно проговаривал текст письма.

– Прочла, – кивнула Катя. – А как вы... ты узнал про меня? В письме обо мне – ни слова.

– Я звонил ей... Чтобы сообщить, что приеду через неделю. Я не мог вот так все бросить... – словно оправдываясь, пояснил Андрей. – Нужно было дождаться сменщика, передать ему дела. Обычная процедура. Юлька сказала, что с нетерпением ждет и что очень хочет познакомить меня с подругой Катей. То есть – с тобой. Что вы вместе работаете, что у вас много общего. И что именно благодаря тебе она поняла, как нуждается во мне.

– Правда? – искренне удивилась Катя. Вообще Юлина исповедь, а никак иначе Юлино письмо назвать было нельзя, буквально потрясла Катю. Получалось, что она совсем не знала Юлю. Дроздовская так и не открылась до конца, не пустила Катю в свою душу. Может быть, если бы пустила, Катя смогла бы предотвратить трагедию... Она по-прежнему не в силах была поверить в версию об убийстве.

– Ты знаешь, Юлька всегда мечтала иметь настоящую подругу. Она тяжело сходилась с людьми. Мне кажется, это заслуга в кавычках ее семьи. Единственными Юлькиными друзьями были книги.

– Кстати, о семье... – Катя задумчиво посмотрела на Богданова. – А что это за тайна рождения?

– Не представляю, – растерянно развел руками Богданов. – Юлька избегала этой темы, всегда неохотно говорила о родителях, сестре. А Наталью, так ту просто не выносила... Ну, теперь ты понимаешь, что я имел в виду? Что Юлька не могла сама. Понимаешь? Да, и еще одна странность меня насторожила, – озабоченно произнес Андрей. – Я, когда вернулся, сразу поехал к ней домой. Хотел найти ее дневники, думал, что они помогут мне понять, почему она так поступила. Ну, ты, наверное, знаешь, что у нее была привычка все всегда записывать. Вся квартира была завалена ее тетрадками, мы даже ссорились из-за этого.

– Да, – кивнула Катя. В памяти всплыл образ Юли. Она действительно повсюду ходила с блокнотом и ручкой.

– Так вот. Я не нашел ничего, относящегося к последним месяцам ее жизни.

Катя настолько погрузилась в воспоминания о давешнем вечере, что не сразу вернулась в реальность. Ее терзала мысль о страшной тайне, связанной с рождением Юли. Как же ее узнать? И тут она вспомнила о Фаечке, материной подруге. Фаина Ильинична работала главным врачом одного из московских роддомов и вполне могла помочь в этом вопросе. Внезапно раздался странный звук, всхлип или сдавленные рыдания. Катя напряглась... Нет, вроде показалось... Она вздохнула, поднялась со стула, и в этот момент до нее донесся еще один судорожный всхлип. Катя осторожно, на цыпочках, двинулась на звук и застыла, пораженная до глубины души. На щелястом дощатом полу, завернувшись в пыльный театральный задник, сидела Лариса Бондаренко и горько плакала.

– Ларочка, что случилось? – бросилась к ней Катя.

Не подходите к ней с вопросами,Вам все равно, а ей довольно,Любовью, грязью иль колесамиОна раздавлена – все больно!

– раскачиваясь из стороны в сторону, продекламировала Бондаренко, подняла на Катю затуманенные слезами глаза и простонала:

– Уйди!

– Господи! Да что стряслось? – не на шутку встревожилась Катя. – Тебе плохо? Врача вызвать?

– Убирайся! – прорычала Лариса. – Оставь меня в покое! Что вы все ко мне лезете? Я вас ненавижу! – громко крикнула она. – Я всех ненавижу! Ненавижу!

У Бондаренко началась настоящая истерика. Катя перепугалась. Метнулась к скудно освещенному пульту помощника режиссера, расположенному за кулисой, сразу у выхода со сцены. По пути задела травмированным коленом железную конструкцию, поддерживающую колосники. От боли искры посыпались из глаз.

– Черт! Черт, черт, – пробормотала Катя.

На облупившемся столике среди кучи необходимых для артистов вещей – склянки с клеем, рассыпчатой пудры, лигнина – стоял и графин с водой, закупоренный притертой стеклянной пробкой.