Украденный трон

Толпа ахнула, раздвинулась, образовала широкий проход и жадно глядела на выходящих, отыскивая глазами ту, ради которой двое суток стояла на коленях.

Ковыляя и спотыкаясь на ровном месте, выходили и выходили из чрева крепости её узники. Старик с развевающейся седой бородой, выйдя из ворот, упал на колени и целовал деревянные настилы моста, обливаясь слезами. Молодая женщина с искалеченными пытками ногами и руками ковыляла среди других, дико оглядывая толпу и шарахаясь от каждого взгляда. Степенно, вперевалку прошёл мужчина в полуистлевшем мундире без всяких знаков отличия.

Степан замер вместе с толпой и смотрел на заключённых так, как смотрят на выходцев с того света. Они и правда немного походили на мертвецов — бледные, с впалыми щеками и тусклыми волосами.

К некоторым уже неслись родные и, плача, обнимали исхудавшее тело, другие выходили на середину моста и вглядывались в серую гладь быстро проносящейся воды.

Сердце у Степана захолонуло.

Толпа, увидев Ксению, бросится к ней, начнёт рвать на кусочки её юбку, затискает, свалит с ног, начнёт совать ей в лицо увечные руки и ноги, подносить больных детей!

Он ужаснулся, представив себе это зрелище, и бросился вперёд, продираясь сквозь строй выпускаемых из крепости заключённых. Он протискивался вперёд и вперёд, ужасаясь тому, что может произойти с Ксенией. Толпа, бессмысленная и злобная, настырная и гонимая только своими бедами, захлестнёт Ксению, погубит её...

Он остановился посреди заключённых, обтекавших его, как вода в половодье обтекает высокое место.

Навстречу шла Ксения.

Она шла последней и, казалось, нисколько не удивилась тому, что её выпустили, что впереди на коленях много людей, что все взоры обращены на неё.

Он видел, как сзади поднимались с колен люди, как разминали затёкшие ноги и шли вслед. Ксения двигалась по широкому проходу, ни на что не обращая внимания, в полуистлевшей зелёной юбке и красной смявшейся кофте, с большой суковатой палкой в руках.

Сзади неё поднимались и поднимались с колен люди и молча шли в разные стороны. Никто даже не прикоснулся к юродивой. Она шла, а люди поднимались и расходились.

Степан недоумевал. Они стояли на коленях двое суток, отходя, может быть, лишь затем, чтобы справить естественную нужду, они ждали её, они мучились ради неё. И вот она идёт, и никто не хватает её за руки, никто не просит оказать помощь, никто не обращается к ней. Они просто встают, разминают затёкшие ноги и уходят по своим делам, по своим домам. Ни крика, ни шума, ни столпотворения, которого ожидал Степан. Тихо, как будто это и не они ждали, уходили люди по мосту, по берегу реки, без крика, в тишине, в безмолвии.

Ксения прошла через весь строй стоящих на коленях людей, и вот уже нет никого за её спиной. Разошлись по домам люди, которые ждали её освобождения, терпеливо выстаивая на коленях день и ночь, не зная, чем ещё можно помочь ей, юродивой...

Он опустился перед ней на колени, уткнулся в её зелёную юбку, когда она подошла, и заплакал навзрыд. Слёзы лились так легко и просто, что, если бы кто-то сказал ему раньше, что он способен так плакать, он никогда бы не поверил. А теперь он плакал, и ему становилось легко и спокойно.

— Иди с Богом, — сказала Ксения.

И он остался стоять на коленях, а она обошла его и растворилась в сумрачном мареве неброского северного дня.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава I

Екатерина Дашкова быстро взбежала по парадной лестнице большого Зимнего дворца. Она спешила во дворец каждый день и с замиранием сердца ждала, когда же её пригласят жить здесь, когда наконец оценят её заслуги по достоинству. Она с радостью и нетерпением ждала мужа, который не успел до переворота отправиться в Константинополь и теперь спешил в Петербург, чтобы насладиться плодами победы, завоёванной, чудилось Дашкову, его женой, девятнадцатилетней княгиней. Она уже заранее представляла себе, как распишет ему эту сцену, когда они вдвоём с Екатериной ехали во главе войска в Ораниенбаум, и командовала она солдатами, и охраняла императрицу, и была первой во всём, что касалось переворота. Она гордилась собой, и от этого её некрасивое лицо лучилось от довольства, глаза сияли восторженно, а испорченные зубы то и дело появлялись во всей красе.

Она оглядела парадный зал и пробежала его, словно хозяйка, оглядывающая свой дом, и в одной из отдалённых комнат, обставленных с уютом и изяществом, увидела высокого молодого офицера, растянувшегося на шёлковом канапе.

Он не встал, увидев её, не приподнял головы. Воротник его мундира расстегнут, а нога положена на кушетку, прямо в сапоге, на светлый шёлк.

Княгиня приостановилась. Шаргородская сказала ей, что именно здесь её встретит императрица.

Она растерянно остановилась невдалеке, и вдруг увидела, что вокруг офицера на кушетке валяются пакеты с печатью канцлера, с печатями государственными.

Очень странно. Такие пакеты княгиня видывала у дяди Воронцова, канцлера, такие пакеты ей даже не разрешалось брать в руки — они составляли государственную тайну. Именно в таких пакетах содержались государственные бумаги, и по ним решались все важные дела державы.

Княгиня подошла ближе.

— Орлов, Григорий, — представился офицер, не потрудившись ни встать, ни хотя бы застегнуть воротник мундира.

— Я слышала о вас, — холодно произнесла княгиня и не удержалась от вопроса: — Но почему такие пакеты с государственной печатью лежат здесь? Ведь тут важные государственные тайны.

— Вы совершенно правы, — рассмеялся офицер. — Нога у меня приболела, подвернул, вот она и попросила меня, пока я тут валяюсь, просмотреть их...

«Она, — с ужасом подумала княгиня, — так говорить об императрице, когда все, даже дома, всегда с почтением выражаются иначе. Не она, а её императорское величество или уж, на худой конец, государыня». Себе княгиня не позволяла такой фамильярности.

— Должен сознаться, скучища невероятная, — продолжал офицер беззаботно, — и как это Екатерина находит в них развлечение и с удовольствием разбирается во всех этих штуках?

Княгиня сдержала себя, но разговор прекратила и стала прохаживаться по комнате, дожидаясь выхода императрицы. Она терялась в догадках. Она знала Алексея Орлова, она видела Фёдора Орлова, она знала, что и третий их брат тоже активно участвовал в перевороте, но такого фамильярного обращения с Екатериной она не ожидала. Что ж тут такое, почему он так развалился здесь, почему он занимается государственными бумагами, кто он такой, в конце концов? Офицеришка, пусть даже и помогавший свержению Петра и воцарению императрицы Екатерины. Но есть же этикет, есть приличия, которые даже ей, княгине, первому лицу во всей этой истории, не позволяют так вести себя...

Она обернулась, из дверей выходила Екатерина, как всегда просто и изящно одетая, со свежей розой в тёмных волосах, с румянцем во всю смуглую щёку, с ровным и сильным блеском глаз.

— Григорий Васильевич, — обратилась она к кому-то из слуг, привычно стоявших навытяжку возле дверей, — пусть нам накроют здесь, нас трое. Тут и пообедаем...

С сияющей улыбкой Екатерина прошла к княгине:

— Как вы, милая княгиня, здоровы? Скоро ли будет ваш обожаемый супруг?

Княгиня присела в реверансе и пробормотала, что она здорова, князь Дашков скоро будет и не преминет засвидетельствовать ей своё почтение.