Украденный трон

Все дни, что Пётр провёл в Ропше, почти неотступно стояло перед ним лицо смертельно-бледного узника, того, кого он повидал три месяца назад, — лицо Иоанна. Он слабел и лишался чувств от одной мысли, что его прикажут так же заковать в железа, бить палками и плетью, как он приказал за шалости бить несчастного императора, коронованного в двухмесячном возрасте. Однако его не только не били, но старались предоставить все удобства и выполняли любое его желание. Он просил привезти Нарцисса, своего камердинера. Того тут же доставили. Он просил свою любимую собаку — рыжего мопса с отвисшими щеками, — теперь пёс тёрся о его ноги и скрашивал его одиночество. Он брал свою любимую скрипку и изредка наигрывал пассажи — на большее не хватало сил и желания.

Ему доставляли в изобилии еду и его любимое бургундское. Он бездумно поглощал вино бокал за бокалом, но теперь почему-то не пьянел. А ему так хотелось забыться, чтобы проклятое лицо его двойника не стояло перед его глазами. И сверлил мозг только один вопрос — что с ним будет, что с ним сделает его жена, его Екатерина, которой он сдался на милость, как нашкодивший школьник?

Он краснел, когда вспоминал, что дал уговорить себя добровольно отречься, но замирал от надежды, что его могут отправить в Киль, обратно в свою страстно обожаемую Голштинию. И начинал убеждать сам себя — что такого он сделал, почему эти русские свергли его с престола, за какие такие грехи Екатерина возненавидела его, доброго малого, любящего солдат, армию, любящего хорошо выпить и закусить? Даже теперь он не мог представить себе, что кто-нибудь хочет его смерти...

Но лицо узника, стоящее перед глазами, доконало. На третий день он слёг, у него наступила слабость, головные боли измучили, а желудок отказывался работать. Он потребовал голштинца Лидерса — только тот мог ему помочь, его самый лучший из голштинских лекарей. Тот и прежде пользовал императора и умел найти лучшие средства для успокоения его желудка...

Но Лидерс всё не ехал. Три дня Пётр пролежал в постели, припадки геморроя и слабость желудка то приходили, то уходили. Все волнения последних дней, все его тревоги выразились в приливах и отливах слабости, головных болях и желудочных коликах.

На третий день он встал, всё ещё слабый и болезненный. Его камердинер Нарцисс, огромный атлет с чёрной кожей, умел обращаться со своим императором как с больным ребёнком. Петру стало лучше, и он, как всегда, адресовался к Алексею Орлову, почти безотлучно сидевшему при императоре. Капризным тоном избалованного ребёнка он заявил, что в комнате душно, ему необходим хотя бы глоток свежего воздуха.

Комнату действительно заполнял спёртый воздух — безотлучно находящийся в ней больной наполнил атмосферу спальни своими запахами.

Алексей Орлов тут же согласился с императором. Конечно, он сделает всё возможное, и господин Пётр прогуляется по саду.

Пётр направился к двери. Она открылась, но за нею стояли двое часовых. Пётр не видел, как Орлов мигнул часовым. Зато он увидел, как часовые скрестили перед ним ружья.

— Не приказано, знать, — со вздохом ответил Алексей Орлов на вопросительный взгляд обернувшегося к нему бывшего императора. — А вот не хотите ли в карты?

И Пётр сел играть. Денег у него не было, однако стоило ему заикнуться, и Алексей Орлов тут же выложил перед ним целую гору червонцев.

Игра шла вяло. Петра она не увлекала, и он снова отправился в постель. Приехал лекарь Лидере, промыл желудок, дал успокоительных капель, и Пётр заснул, чувствуя себя гораздо бодрее.

Но сон не освежал его, не приносил ему сил. Пётр похудел, мысли его скакали и разбегались в голове. Снова начались жестокие желудочные колики, боли в животе выматывали его. Его слабое, хилое сложение не выдерживало напряжения последних дней.

Два дня он снова не вставал с постели. Во сне его не оставлял образ теперь уже товарища по заключению, безымянного узника.

В субботу утром Пётр проснулся посвежевшим. Он кликнул Нарцисса, но тот не отзывался, а на его голос пришёл всё тот же Алексей Орлов.

— Где Нарцисс? — Первым вопросом было ему.

— Вероятно, в саду, гуляет, разве его нет здесь? — вопросом на вопрос ответил Орлов. — Сейчас распоряжусь, чтобы его отыскали...

Однако и через час, и через два Нарцисса не нашли. Пётр и не догадывался, что Нарцисса схватили и увезли из Ропши рано утром, когда Пётр ещё спал. Он поминутно спрашивал о нём, и всё так же спокойно ему отвечали, что злодей арап ушёл куда-нибудь и никак его сыскать не могут...

После завтрака Орлов предложил карты. Все сели за карточный стол — Фёдор Барятинский, Алексей Орлов и Теплов, только что выпущенный из Петропавловской крепости.

Пётр не заметил, как мигнул Алексей Орлов князю Фёдору Барятинскому. Тот преспокойно на глазах бывшего императора передёрнул карту, и Пётр с негодованием закричал, вскочил и едва не бросился на князя.

Загорелась ссора, потом драка, опять мигнул Алексей Орлов Теплову, и через две минуты всё было кончено.

В последнюю минуту, когда подушка плотно прижалась к лицу, Пётр вдруг некстати вспомнил: она же сказала — удавленник... Хилое маленькое тело императора дёрнулось и затихло.

Алексей Орлов уселся за тот же карточный стол, схватил первый попавшийся кусочек серой и нечистой бумаги и неумелой рукой, не привыкшей к перу, нацарапал письмо Екатерине: «Матушка милосердная государыня! Как мне изъяснить, описать, что случилось: не поверишь верному рабу твоему; но как перед Богом скажу истину. Матушка! Готов идти на смерть, но сам не знаю, как эта беда случилась. Погибли мы, когда ты не помилуешь. Матушка — его нет на свете... Но никто сего не думал, и как нам задумать поднять руки на государя. Но, государыня, свершилась беда. Он заспорил за столом с князь Фёдором. Не успели мы разнять, а его уже и не стало. Сами не помним, что делали; но все до единого виноваты, достойны казни. Помилуй меня хоть для брата. Повинную тебе принёс, и разыскивать нечего. Прости или прикажи скорее окончить. Свет не мил: прогневили тебя и погубили души навек...»

Письмо это пролежало в шкатулке Екатерины Второй более 34 лет, до самой смерти императрицы. Никто о нём не узнал, кроме двух-трёх лиц — Никиты Панина, гетмана Разумовского да Григория Орлова. Но и они молчали до последнего часа.

Через день был составлен и доведён до всеобщего сведения «Скорбный манифест»:

«В седьмой день после принятия Нашего престола Всероссийского получили мы известие, что бывший император Пётр Третий, обыкновенным и прежде часто случавшимся ему припадком геморроидальным, впал в прежестокую колику. Чего ради не презирая долгу нашего христианского и заповеди святой, которою мы одолжены к соблюдению жизни ближнего своего, тотчас повелели отправить к нему всё, что потребно было к предупреждению средств, из того приключения в здравии его, и к скорому вспомоществованию врачеванием. Но к крайнему нашему прискорбию и смущению сердца, вчерашнего вечера получили Мы другое, что он волею Всевышнего Бога скончался. Чего ради повелели мы тело его привезти в монастырь Невский, для погребения в том же монастыре; а между тем всех верноподданных возбуждаем и увещеваем Нашим Императорским и Матерним словом, дабы без злопамятствия всего прошедшего, с телом Его последнее учинили прощание и о спасении души его усердныя к Богу приносили молитвы; сие же бы нечаянное в смерти его Божие определение, принимали за Промысел Его Божественный, который Он судьбами своими неисповедимыми Нам, Престолу Нашему и всему Отечеству строит путём, Его только святой воле известным».

Первая смерть после светлого и чистого переворота, совершенного без единой капли крови. Много смертей потом будет на пути Екатерины, но первая поразила и взволновала новую императрицу. Она взяла под свою защиту убийц, дала им титулы и звания, чины, ордена, богатство.

Ей была выгодна эта смерть. Получалось, что Бог сам расчищал ей дорогу — она-то прекрасно знала, что это сделали братья Орловы.

Она боялась их и никогда не забывала слов, которые сказал однажды на обеде Григорий: «Да если мы захотим, через месяц свергнем тебя, матушка, с престола...»