Украденный трон

Но что могут означать эти крики юродивой? Что готовит Екатерине судьба, какое ещё испытание, какие ещё реки и каналы крови? Судьба благосклонна к императрице, она как будто специально убирает с её дороги все препятствия.

С такими мыслями и поехала княгиня на придворный парадный обед. Сидела она далеко от Екатерины и во весь обед не смогла перемолвиться словечком с императрицей. И, уже только прощаясь и целуя её руку, подняла глаза к спокойному сияющему лицу царицы и шепнула:

— Вы слышали, ваше величество, что кричала юродивая?

— Слышала, — улыбаясь своей бывшей подруге, ответила императрица, — и уже приняла меры. Её поместят в дольгауз, в первый дом для душевнобольных. Несчастная женщина.

Княгиня не нашла в себе достаточной храбрости, чтобы поставить ударение на содержании слов юродивой. Если императрица знает об этом, значит, она и побеспокоилась, усилила охрану и посты...

С тем и уехала княгиня из дворца, но во всё время отсутствия императрицы, во всё время её путешествия в Лифляндию, чутко прислушивалась ко всему происходящему, забыв на время даже заботы о новорождённом Павле, которым гордилась и которого страстно полюбила за отсутствием других дел и забот...

Глава XIV

Екатерина давно собиралась посетить Курляндию, уголок, которым она сильно дорожила, потому что поставила там своего герцога.

Оставив всех развлекаться на парадном обеде, она удалилась в свой кабинет, уселась перед зеркалом и принялась размышлять о словах, сказанных ей на прощание княгиней Дашковой. Екатерина прекрасно помнила то предсказание, которое сбылось в точности: и «царь на коне», которого юродивая дала императрице, и «удавленник», и «пеките блины». Юродивая всегда попадала в точку, и Екатерина размышляла о том, что нужно ей сделать для своего укрепления на троне, который она получила так эффектно и так, в сущности, случайно.

Судьба берегла её. Правда, в этом ей много помогали приспешники, но Екатерина начинала тяготиться их близостью к трону. Григорий Орлов вёл себя как выскочка — он высокомерно и презрительно относился к своим товарищам по перевороту, выражал недовольство тем, что всё ещё не император, хотя весь с головы до ног был засыпан милостями, орденами, чинами, поместьями, деньгами.

Ничего не жалела для него Екатерина — он создавал для неё ночи, полные любви и неги, исполненные нежности и романтики. И она ценила это превыше всего.

А что он глуп, ну не всем блистать умом, не всем читать Монтескьё и Вольтера, не всем разбираться в политике и благе государства. Её ума хватит на двоих.

Другое дело — его брат Алексей Орлов. Он давно уже вмешивается в такие государственные дела, что ей самой приходится держать ухо востро и выручать его. Вот хотя бы эта история с заговором Хитрово.

Едва начал ездить Бестужев с посланием-прошением к императрице, чтобы выйти ей замуж, как в среде офицеров поднялся ропот. И первым на это послание отозвался Хитрово, совсем ещё молоденький офицерик, но уже принимавший участие в перевороте. Ежели Григория Орлова в мужья, возмущался он, то от этого отечеству, государству большая обида и несчастье. Орловы и так уже ведут себя как самозванцы и выскочки, и так уже фавор Григория режет всем глаза, а рода низкого. Хоть и затребовала ему императрица титул графа Римской империи и получила для своего любимца, но всё ещё не забыли, кем он был до переворота. Поделился он своими сомнениями с князем Несвицким, а тот, не будь дураком, прямо к императрице. Мол, заговор, мол, хочет Хитрово извести Орловых, да и привлёк ещё к своему заговору и Рославлевых, и Ласунского, и почти всех, кто возвёл Екатерину на престол.

Екатерина назначила расследование. Но тут раскрылась вторая сторона. На допросе Хитрово объявил-де: слышал от Алексея Орлова, что до переворота Екатерина вроде бы обещала быть правительницей, а Павел коронован императором.

Екатерина обнаружила эту неприятную для себя новость со скрытым страхом и ненавистью. Уж коли пошли такие разговоры, надо пресечь в корне. Суда она постаралась не назначить — кто знает, как рассудят судьи, могут и вовсе забыть о заговоре Хитрово, а уцепятся за эту мысль о правительнице...

Комиссия, назначенная Екатериной, ограничилась высылкой Хитрово в собственное поместье под Москвой. А Екатерина издала указ о молчании...

Указ указом, его читали на всех площадях, его читали в провинции, из него узнала вся Россия, что ходят слухи и разные разговоры. Указ запрещал разговаривать о государственных и императорских делах. Но ведь указом не запретишь думать. И выходит, указ этот лишь призвал к размышлениям.

Только потом Екатерина поняла, что указами ртов не закроешь, а обнародовать надо всё так, как на самом деле было. Но как было, она страшилась говорить даже со своими приближёнными людьми, а уж тем более народу. Тогда ей надо заранее собирать вещички — и тю-тю в свою родимую сторону.

Пережила Екатерина и это. А теперь новая напасть — что ещё за дело готовится, что сулит ей судьба? А что будет кровь — в этом она не сомневалась. Вот только с какой стороны ветер подует?

Пока она будет в отсутствии, все бразды правления у Панина, Орловых, Бестужева. Все преданные люди, им можно верить. Но Екатерина и тут обезопасила себя. Свои соглядатаи были у неё и в пору великой княгини, а уж тут сам Бог велел. Наблюдали за Паниным, наблюдали за всеми Орловыми, наблюдали за Бестужевым. Слежка становилась для неё незаменимой. Она должна была знать всё — не застали бы врасплох, не сковали и не увезли в Холмогоры, как Анну Леопольдовну...

Но внешне при всём своём беспокойстве Екатерина всегда держалась ровно, любезно, продолжала очаровывать весь двор изысканными манерами и громкими комплиментами, любезными словами и милостями. Знала, кого надо сейчас купить, кому на потом милостей оставить, не скупилась. Власть властью, да не одним кнутом держится. Пряник всегда надо перед носом держать.

Уж на что сгодится ей Бенигна, жена Бирона, герцогиня Курляндская, а и то к её словам приклонила ухо Екатерина. Бирона освободил ещё Пётр Третий, и тот с семьёй, женой и двумя принцами, Петром и Карлом, приехал из Ярославля в столицу. Бенигна пожаловалась как-то в узком кругу, что ей, несмотря на все её заслуги и тяготы перед Россией, даже орден не пожаловали.

Екатерине донесли, что герцогиня желала бы орден Андрея Первозванного. Императрица поусмехалась в душе, посмеялась над претензиями старой одряхлевшей Бенигны, серой мышки, как называла её Анна Иоанновна, да не пропустила этих слов.

Торжественный вечер, на котором Бирон был удостоен чести видеть императрицу и принести ей свою преданность, кончился вовсе не обычно. Екатерина сама повесила на плечо Бенигне Андреевскую ленту, и герцогиня до того расчувствовалась, что пролила слёзы умиления и благодарности.

Екатерина посмеялась над этой серой мышкой и снова призадумалась о своей поездке.

В России Бирона ненавидели. Его считали душителем и грабителем и справедливо презирали за жадность и крохоборство. Однако там, в Курляндии, где он был провозглашён герцогом, сохранились о нём самые лестные воспоминания, несмотря на двадцатилетнее отсутствие и ссылку сначала в Пелым, а потом в Ярославль.

Титула у него никто не отнимал, но польский король ухитрился посадить на курляндский стул своего сына, Карла Саксонского. Карла ненавидели сами остзейцы, не терпели его и поляки. Диплом на владение Курляндией ему выдали, но неподписанным. Сейм никак не хотел такого соседа, а Карл куражился — он и не думал подписывать условия, продиктованные ему курляндцами. Поскольку лютеранин Карл не собирался оставлять свою веру, ему предписывалось не открывать кирок и лютеранских церквей, воспитывать наследника в духе протестанском, не взимать податей и налогов, не требовать контрибуций. Да и много ещё было условий. Карл тянул, отказывался подписывать кабальные договорённости, а сам тем не менее жил в Митаве, всего в сорока пяти вёрстах от Риги.