Умелая лгунья, или Притворись, что танцуешь

36

Мы со Стейси отправились домой и сами спустились по восточному серпантину кольцевой дороги, уклонившись от посадки в оставшиеся около павильона машины. Я понимала, что надо бы остаться и помочь все убрать, но ведь можно помочь там и утром. А сейчас мне хотелось скорее увидеть отца. Убедиться, что с ним действительно все в порядке.

Стейси всю дорогу безостановочно болтала о том, каким улетным получился праздничек.

– Да, все же твоя семья, похоже, такая же рехнувшаяся, как моя, – в итоге заявила она. – А все спиртное, оно сводит людей с ума. Мой отец беспробудно пьянствовал. Один раз он так избил моего брата, что беднягу пришлось везти в больницу. К нам заявились из органов опеки и попечительства, ну и начались всякие разборки. А я сама подсаживаюсь на марихуану.

У меня не было сил думать о том, что можно ответить. Я просто молча шла вперед, освещая фонариком грунтовую дорогу, слишком ошеломленная собственными семейными неприятностями, чтобы думать еще и о ее проблемах.

* * *

Когда мы пришли домой, Стейси сразу поднялась в мою комнату, а я отправилась по коридору в комнату папы. Дверь была открыта, Расселл поправлял подушки под его головой, хотя папа выглядел спящим. В спальне царил полумрак, она освещалась только светом из открытой двери ванной комнаты.

Войдя в спальню, я встала в изножье кровати.

– Привет, – прошептала я Расселлу.

Он выпрямился, оставив в покое подушки.

– Посмотрели фейерверк? – спросил он.

– Все прошло нормально, – кивнув, ответила я. – Но я беспокоилась о папе.

С виду казалось, что мой отец мирно спит. На его виске проступил четкий синяк. И по-моему, еще один на подбородке.

– Расселл, ты уверен, что он не получил сотрясения мозга? – спросила я.

Я знала, что в случае сотрясения мозга спать нельзя.

– Никакого сотрясения, – успокоил меня Расселл. – Ему очень повезло. Разумеется, не думаю, что завтра он будет чувствовать себя как огурчик, но я прощупал его с ног до головы и не обнаружил ни одного перелома. Поэтому у него все в порядке. Физически в порядке по крайней мере.

– Что значит, физически в порядке?

– По-моему, он потрясен случившимся, – пожав плечами, ответил Расселл. – Разве ты не думаешь, что такое потрясло бы кого угодно?

– Да, это было ужасно, – кивнув, согласилась я.

Расселл шагнул ко мне и, коснувшись пальцами подбородка, повернул мою голову к свету, лившемуся из ванной.

– У тебя так расширены зрачки, что почти не видно твоих больших синих глаз, – озабоченно произнес он.

– Что ты имеешь в виду? – спросила я.

Он убрал пальцы с моего подбородка.

– Молли, ты замечательная девочка, но тебе пока всего лишь четырнадцать. Не порти себе жизнь, ладно? Тебе нужно быть сильной и здоровой.

Я отвернулась от света.

– Не понимаю, о чем ты говоришь, – соврала я. – И мне пора спать.

Выйдя из спальни, я направилась к лестнице, слегка испугавшись, что меня уличили в курении. Какое право он имеет осуждать меня? Мне следовало бы возмутиться тому, каким родительским тоном он со мной разговаривал, но никак не удавалось проникнуться справедливым негодованием. Именно сейчас у меня невольно возникло ощущение, что мне как раз не хватает родительского внимания: и я испытала радость, что кого-то волнует моя жизнь.

* * *

Я добрела до своей спальни, мы со Стейси смыли косметику и залезли в мою двуспальную кровать. Я лежала на спине, уставившись в потолок.

– У тебя расширяются зрачки от травки?

– Ну конечно, – сказала она. – И еще жор нападает. Не знаю, как ты, но я лично проголодалась. Хотя, с другой стороны, я так устала, что сейчас мне не до еды.

– И мне что-то не очень хочется, – вяло ответила я.

Жуткие события праздничного вечера лишили меня аппетита.

Стейси промолчала, и через несколько минут я услышала ее ровное дыхание. Хотя сама чувствовала, что мне долго не удастся заснуть. Перед мысленным взором продолжала прокручиваться та сцена на земле, залитой светом прожекторов. И больше, чем лицо отца, мне вспоминалось лицо кузины. Меня до странности глубоко тронули ее размазанные глаза. И следы, оставленные на ее щеках, напоминали грим печального клоуна. Сегодня вечером у меня появилось особое представление о ее жизни. Я представляла, как ей трудно вписаться в любую компанию и как издевались, должно быть, над ее причудами в школе. «Ее враждебность ко мне – ко всему миру – служит защитной раковиной», – подумала я. Теперь я буду относиться к ней лучше. Я не позволю ее неприятным манерам вызвать мое ответное раздражение.

Через открытое окно спальни до меня донеслись голоса, и я, не двигаясь, просто прислушивалась к ним. Похоже, один голос принадлежал моей матери? Я тихо выбралась из кровати и подошла к окну. Опустившись на колени, я прижалась лицом к темной защитной сетке. Под моим окном на верхней ступеньке крыльца сидели моя мать и Амалия. Обе они держали какие-то кружки, стоявшие на коленях, а в пальцах моей матери дымилась сигарета. Раньше я ни разу не видела ее курящей. Ошеломительное открытие. Похоже, моя семья менялась прямо на глазах.

Я видела, как мама поднесла сигарету ко рту, и ее кончик вспыхнул огоньком, когда она затянулась. Выпустив струйку дыма, она покачала головой.

– Знаешь, Амалия, у меня такое впечатление, будто я схожу с ума, – призналась она.

Амалия задумчиво помолчала. Глядя на них сверху, я подумала, что она с рассыпавшимися по плечам красивыми волнами волос выглядит значительно моложе моей матери.

– Этот вечер, кажется, переполнил чашу терпения, – наконец откликнулась Амалия.

– Да, Тревор мог погубить все, – кивнув, согласилась мама и вновь поднесла сигарету к губам.

– Я понимаю, – сказала Амалия.

Хотелось бы и мне понять, о чем они говорят. Их слова звучали для меня шифровкой, понятной только им двоим.

– Ты думаешь, он совсем ослаб? – после паузы шепотом спросила мама. Даже затаив дыхание, я едва смогла расслышать ее.

– Нет, – ответила Амалия. – Но он устал. Жутко устал, Нора.

У моей матери, казалось, перехватило дыхание. Она поставила кружку рядом на ступеньку, уткнулась головой в колени, ее плечи начали дрожать.

Амалия обняла ее одной рукой, и так они и сидели там – две мои матери, в такой близости от меня, что если бы я осмелилась поднять сетку, то могла бы, казалось, коснуться их.

Хотелось бы мне осмелиться.

37

После злосчастного праздника я начала повсюду таскать с собой аметистовую ладошку. Я не задумывалась о таком решении. Просто вытащила аметист из ящика комода и сунула в карман. Время от времени я обхватывала рукой лежащий в кармане камень, и на меня мгновенно снисходило ощущение покоя. Почему-то я нуждалась в таком успокоении.

Сегодня мы долго говорили с Крисом по телефону, я рассказала ему все, что произошло вчера вечером. Всякий раз, закрывая глаза, я видела, как папа в кресле падает с площадки павильона, и стрела боли прошивала меня снизу доверху. Этот образ вытеснил из моей головы все прочие, пока я разговаривала с Крисом. Он оказался хорошим слушателем, хотя чуть позже сказал, что ему тоже нужно кое-что сообщить мне, и только тогда я осознала, что он слушал мой монолог с самого начала нашего разговора.