Умершее воспоминание

Эвелин относилась к моему дикому, слепому чувству с весельем и чаще всего улыбалась, когда я приходил в ярость от ревности. Это меня задевало. Как Эвелин могла смеяться над этим? Разве она не понимала, что для меня значило всё это? Скорее всего, такое чувство, как ревность, было ей незнакомо, и потому к моей она относилась с такой несерьёзностью и даже небрежностью. Но Эвелин очень хорошо знала, как можно было заставить меня ревновать.

За годы, проведённые рядом с ней, я разглядел в характере своей возлюбленной всего одну, но очень неприятную отрицательную черту. Эвелин была чрезвычайно жестокой. Конечно, в ней сохранились доброта, чуткость и понимание, но она продолжала использовать то острое жало, которое усердно прятало в мирное время, но которым больно уязвляла в порыве злости или гнева. Эвелин всегда старалась задеть за самое дорогое, пробраться в самые глубины души и растоптать всё, что там находилось. Да, её жестокость не знала границ… Чаще всего она уязвляла меня разговорами о Кендалле, потому что прекрасно знала, какие чувства они у меня пробуждали. Эвелин почти никогда не жалела о сказанном или сделанном, и эта бессердечность пугала меня больше всего. Откуда же в ней взялось такое коварство, такое, которое заставляло её оставаться равнодушной к чужой боли? К счастью, временами ко мне приходило осознание того, что сердце у Эвелин было: иногда она плакала от сожаления и принималась твердить мне, что её поступки не достойны прощения…

Но я её прощал, потому что был слаб перед ней. Да, я готов признать свою слабость: мне кажется, что Эвелин могла сделать мне всё что угодно и сказать мне всё что угодно — я не смог бы отвернуться от неё, нет-нет, ни в коем случае! Мне кажется, я смог бы вынести её любую, пусть даже если она превратилась бы в самое беспощадное и жестокое существо на планете.

Однако жестокость — эта безобразная черта её характера — представлялась мне острыми шипами, спрятанными под внешней мягкостью и добротой. Иногда меня посещали страшные мысли: а что, если настоящая Эвелин — это шипы?..

Наши с парнями встречи в студии проходили гораздо реже, чем прежде, но за последние два года мы честно выпустили один новый альбом. Теперь работа шла над следующим, но я замечал, что мы впятером начинали терять энтузиазм и теперь брались за работу менее охотно. Не знаю, в чём была истинная причина подобного отношения к работе… Возможно, мы просто вымотались, устали столько времени двигаться в одном и том же направлении, и, может быть, нам всем захотелось чего-то нового. Однако надо сказать, что потеря интереса к группе не ослабила моей страсти к музыке. За эти два года я написал порядка двадцати новых песен и выпустил свой первый сольный альбом, который, без всяких сомнений, посвятил Эвелин. Да, каждая моя песня была о ней.

Сократился даже наш рабочий день. Если раньше мы могли задержаться в студии до полуночи, то теперь Мик отпускал нас ещё до обеда. Во многом это происходило и из-за того, что все мы за работой становились чересчур раздражительными и могли поспорить из-за каких-нибудь пустяков. Было немного жаль, что один из самых ярких моментов моей жизни начинал тускнеть и терять свои краски… Но реальность нельзя отринуть, её можно только принять.

Подобная ситуация произошла и сегодня. В три часа дня, когда мы записывали первый куплет новой песни, Мику позвонила Бетти и сказала, что Эннит, их дочь, плохо себя чувствует. Наш менеджер отпустил нас по домам сразу же после того, как сбросил вызов жены.

— Простите, что срываюсь, но по-другому не получается, — сказал Мик, на бегу хватая стакан с недопитым кофе. — Завтра доработаем. Давайте, парни, давайте, до завтра…

— Но завтра суббо… та, — попытался напомнить ему Карлос, но Мик, не услышав слов испанца, хлопнул дверью.

Мы с парнями устало переглянулись и с невесёлыми лицами побрели к лифту.

— Впрочем, нам не привыкать, — постарался придать своему голосу бодрости Кендалл. — Сегодня пятница, и давайте, в конце концов, займёмся тем, чем мы обычно по пятницам и занимаемся.

— Едем в «Погоню»? — улыбнулся Джеймс, и я увидел, как загорелись его глаза. — О, я готов. Поехали.

«Погоня», а если быть точным, «Погоня за недосягаемым», была небольшим баром, который Кендалл купил месяца три назад и в котором по совместительству работал барменом. Что заставило его совершить этот эксцентричный поступок? Я не знал и этим особо не интересовался. Мне просто казалось, что Шмидту однажды стало скучно и он от скуки вложился в это заведение, которое, впрочем, пользовалось популярностью… Хотя на этот счёт, честно говоря, у меня была ещё одна догадка.

В этом баре, ещё до того, как Кендалл стал его владельцем, танцевала Мэрилин. Эти двое расстались полтора года назад, но это не мешало им примерно раз в неделю встречаться в квартире Шмидта и по старой привычке ложиться в одну постель. Возможно, именно из-за Мэрилин Кендалл и купил «Погоню»: немец, остававшийся всё таким же грубым с этой девушкой, может быть, захотел взять над ней полную власть и стал её начальником. Однако Мэрилин, вопреки моим ожиданиям, не уволилась. Более того, мне казалось, что нынешняя полная зависимость Мэрилин от Кендалла даже нравилась ей. Я видел: она всегда смотрела на Шмидта, как кошка, и я понимал, что её безответные чувства к нему никуда со временем не делись.

— Этот бар хорошеет с каждым днём, — оценивающим тоном проговорил Джеймс, рассматривая новую барную стойку. — И стулья, кажется, другие?

— Ага, — улыбнулся хозяин и включил музыку. «Погоня» открылась только сейчас, поэтому посетителей здесь ещё не было. — Ещё я планирую выбросить этот здоровый дурацкий шкаф и поставить на его месте ещё одну полку для бутылок. А ещё в скором времени здесь будет живая музыка.

— Здорово! Но вывеску можно сделать менее яркой, — посоветовал Карлос.

— Как и всё помещение, собственно, — добавил я и, подняв голову, прищурился. — Вот эта лампа сильно бьёт в глаза.

— А ты голову опусти, и будет в самый раз, — с той же улыбкой проговорил Шмидт. — Ладно, парни, что будете? Сегодня у нас акция: к третьей кружке пива бесплатные чипсы.

— Ты же знаешь, в последнее время я без ума от этого коньяка, — сказал Маслоу, указывая на одну из бутылок, стоявших на полке. Кендалл ловким движением взял чистый бокал и поставил его перед другом; в следующее мгновение немец уже наливал коньяк.

— Я разве что выпью бокал вина, — задумчиво проговорил Карлос, разглядывая бутылки. — Вон то, красное полусладкое.

Тут же его просьба была выполнена. Шмидт снова чему-то улыбнулся и, упершись ладонями в столешницу, перевёл внимательный взгляд на меня.

— Я не буду, — сказал я, слегка качнув головой. — Можно мне просто воды с лимоном?

— Конечно, как пожелаешь.

— Жалко мне тебя временами, — признался Джеймс, глядя на меня. — Ты даже по праздникам не пьёшь…

Я улыбнулся, опустив голову, и сказал:

— По-моему, это не самое худшее из того, что могло бы со мной случиться, верно?

— Да, но… Для меня просто непонятно, как можно не позволять себе расслабиться хотя бы раз в две недели.

— Я расслабляюсь по-другому, Джеймс.

Постепенно бар начинал наполняться посетителями, и Кендалл вынужден был отвлекаться от нас с парнями ради работы, поэтому разговор шёл только между нами тремя. Карлос выпил, как и обещал, один бокал вина, то есть самым пьяным среди нас оказался Джеймс, который за час выпил почти целую бутылку коньяка.