Умершее воспоминание
Шрифт:
Я растерянно пожал плечами, действительно не зная, как ответить на этот вопрос.
— А, понимаю, — покачал головой Белт, — не взаимные чувства — это всегда неприятно.
— Да нет никаких не взаимных чувств, — вдруг выпалил я. — По крайней мере с моей стороны.
— Бедная девочка, — проговорил Белт, уставившись в пол. — Надеюсь, ты не слишком с ней жесток?
— Нет. Она вообще ни разу не признавалась мне напрямую.
— Тогда с чего ты взял, что у неё есть к тебе чувства? К тому же не взаимные?
Мне пришлось рассказать Белту об Эвелин, о том, кто она есть и что вообще
— Тяжёлый случай, — подытожил мой новый знакомый, уже допивая каву. — А что, если спросить её об этом в лоб?
— Нет, — мотнул головой я. — Это как-то неприлично.
— Конечно, гораздо приличнее лишь догадываться о чувствах и молчать, делая вид, что ничего не замечаешь.
Я тоже допил каву.
— Пока что мне легче поступать именно так.
В баре становилось жарко, я чувствовал, как краснело моё лицо. Выражение лица Белта изменилось тоже, его взгляд стал более рассеянным.
— Что ж, теперь перейдём к тридцати процентам, — сказал Белт и обратился к бармену. — Одэлис, дорогая, нам, пожалуйста, бутылочку виноградного агуардиенте, две рюмки и нарезанный дольками лайм.
— Агуа… что? — рассмеялся я, и Белт улыбнулся в ответ. — Мне бы для начала выговорить название…
— Не парься, Логан, называй агуардиенте простой испанской водкой.
— Тридцать процентов, говоришь?
— Да, это минимум. На самом деле процент крепости испанской водки может доходить до восьмидесяти процентов.
— Ого… — протянул я, заинтересованно уставившись на танцующую толпу, собравшуюся перед сценой. — Почему бы нам не заказать потом аргуа… агруа… испанской водки покрепче, м?
— Ты уверен? — с усмешкой спросил Белт. — Завтра утром я тебе гарантирую адскую головную боль.
— Мне уже всё равно. Я хочу, хочу, чёрт возьми, чтобы физическая боль заглушила мою душевную. Боль в висках перенести легче, по крайней мере можно выпить таблетку, и всё пройдёт.
«Есть, конечно, лекарство от душевной боли, — с грустью подумал я, — но моё лекарство временно на меня не действует».
Когда нам подали испанскую водку, Белт налил немного в рюмки и подал мне одну из них.
— Тогда выпьем же за то, чтобы у нас ничего не болело, — сказал он, — ни душа, ни голова, ни всё прочее.
Мы просидели в баре до трёх утра и выпили столько напитков, что всего уже не вспомнишь. Наши отношения с Белтом вышли на доверительный уровень ближе к двум ночи, и я почему-то посчитал нужным рассказать своему новому знакомому о Чарис. Я был настолько пьян, что с трудом мог говорить, но, несмотря на это, Белт внимательно слушал меня и поддерживал, иногда тяжело вздыхая и качая головой. Что говорить, мы обсуждали мою бывшую до трёх, и потому в отель я возвращался просто в отвратительном настроении. Этот разговор, тему которого предложил я сам, не смог вызвать в моей душе никаких других чувств, кроме ненависти, а потому я был зол, как чёрт.
Я со злостью колотил кулаками по закрытой двери номера, пока её не открыли. Из темноты выступил сонный Карлос.
— Логан? — спросил он и с каким-то отвращением осмотрел меня с ног до головы. — Ты… господи, ты же на ногах не стоишь!
— Где мой номер? — задал вопрос я, с усилием шевеля языком. — Где мой н-номер,
твою мать?— Карлос, закрой дверь, — послышался из глубины номера недовольный голос Кендалла. — Свет мешает мне спать, к тому же в коридоре слишком шумно.
— Уже утро! — намеренно громко произнёс я, приблизившись к входу в номер, и Карлос зажал нос, почувствовав запах алкоголя, исходящий от меня. — Свет не мешает тебе спать, он будит тебя! Будит, чтобы ты встал и начал новый день!
Испанец смотрел на меня каким-то грустным взглядом. Сначала я дожидался ответа Шмидта, но его не последовало, и тогда я вновь обратился к Карлосу:
— Ты собираешься отвечать на мой вопрос? Или ты меня уже ни во что не ставишь, а?
— Ваш с Джеймсом номер, — с расстановкой произнёс ПенаВега, — находится прямо напротив. Под номером девять ди. Ступай туда, Логан, и немедленно ложись спать.
— Мне уже хватило твоих советов, я сыт ими по горло. — Я провёл большим пальцем по своей шее на уровне кадыка и, шатаясь, обернулся. — Девять ди, говоришь? Ну, спасибо.
Карлос, ни слова больше не проронив, закрыл дверь, и я подошёл к номеру, что располагался прямо напротив.
— Джеймс! — закричал я, наклонившись к замочной скважине. — Джеймс, встречай меня, дружище, я вернулся!
По ту сторону двери послышалась суета, и вскоре я, сам не помню как, очутился в номере. Дверь за мной сразу захлопнулась, и ключ в замочной скважине быстро повернулся два раза.
— Какого чёрта? — спросил Джеймс, сердито и довольно грубо развернув меня. — Мало того, что ты приполз сюда на корячках, так ещё и орёшь на весь отель!
— Я кому-то мешаю? Скоро рассвет. Пора вставать.
— А я смотрю, некоторые ещё не ложились.
Подняв глаза на собеседника, я только сейчас сумел разглядеть его. Маслоу был лохматый, заспанные глаза смотрели сердито и дико, а широкие семейные трусы в полосочку показались мне совсем нелепыми.
— Что ты успел сделать? — спрашивал меня друг, провожая до постели. — Нахамил какой-нибудь сеньорите? Подрался с кем-нибудь в пабе? Нет, драки точно не было, одежда у тебя чистая, к тому же никаких синяков и ссадин я не вижу.
Я упал на кровать и с наслаждением застонал.
— В одном музыкальном баре я познакомился с потрясающим чуваком, — глухо проговорил я и уткнулся носом в подушку. — Его имя Белт. И он говорит по-английски. Белт познакомил меня с испанским алкоголем, мы даже пили аруниенте… нет, не так. Аруднете. Чёрт, нет! Ауниерете. Бл…, я не помню. В общем, это испанская водка. И я отлично провёл время.
— Круто. Очень рад за тебя, Логан, правда, просто чертовски рад!
Он сердито швырнул в меня подушку, которую я уронил на пол.
— Завтра, — услышал я голос друга совсем рядом, — у нас концерт. Напоминаю тебе на случай, если ты забыл, что в Испанию ты прилетел не один. А мы до сих пор не разговариваем с Миком, Карлосом и Кендаллом, и я просто понятия не имею, как нам завтра выступать!
— Да обычно. Выступим, и всё.
— Да, это если ты завтра с постели встанешь. Потому что, честно говоря, твоё состояние заставляет усомниться в том, что ты вообще доживёшь до рассвета.
В комнате погас свет, и я недовольно обернулся.