Умница для авантюриста

Я подошёл лёгкой походкой к коню. Неуловимо провёл рукой над ноздрями, давая почувствовать свою силу. Жеребец всхрапнул, дёрнул ушами — острыми, как у здешних собак. Зеосские лошади выглядят несколько иначе, но, в общем, не сильно отличаются.

— Шаракан, — потрепал я коня по гриве, давая новое имя. Намеренно. Демонстративно. С усмешкой думая о том, что больше он никого к себе не подпустит. Война так война.

Жеребец, затанцевав, тонко заржал и, вырывая поводья из рук мужчины, встал на дыбы. Я слышал, как тревожно залопотали цилийцы. Я прекрасно понимал их. Спрятал усмешку. Пусть беспокоятся. Интересно: из каких соображений они взяли это порождение тьмы с собой? Он же почти неуправляем. Всё забавнее становится цилийская свита. И ещё больше к ней недоверие.

Как только передние копыта Шаракана коснулись земли, я легко вскочил в седло. Он ещё попытался дёрнуться, но моя рука и уже общая энергия, связали нас прочнее стальных канатов.

Орландо гарцевал на белом в яблоках коне. Ему не нравилось то, что он видел, ноничего, утрётся, щенок. Хотел посмотреть, как я упаду и опозорюсь? Как сяду с дамами в карету? Не дождётся.

Рени так и стояла, замерев у дверцы помпезного катафалка. Склонённая набок голова. Золотистые локоны падают на плечи. А в глазах — звёзды восхищения. Хотя бы ради этого стоило покрасоваться. И, не удержавшись, я послал мысленный приказ Шаракану. Тот, прядая ушами, припал на одно колено перед девушкой. И тогда я услышал её смех — радостный и чистый. А всё остальное меня уже не касалось: возгласы, быстрая речь. Растерянность в стане «врага».

Рени наконец-то скрылась в карете, и мы тронулись. Ехали извилистой тропой. Я отметил для себя: здесь, на берегу, не было привычного порта. Скорее, это была уютная, но тайная бухта. Место, о котором знают не все.

Я не спешил. Чутко прислушивался к разговорам. Внимательно осматривал местность и держался поближе к карете. Чем дальше мы удалялись от моря, тем сильнее обострялись мои инстинкты. Я ловил теперь не только голоса, но и шорохи, даже незначительные. Вскрики ночных птиц. Запахи людей и природы.

В карете поскуливал мерцатель. Он не успокоился. А значит опасность была рядом. И я ждал, из-за какого угла покажет зубы коварный зверь. Неизвестность меня не пугала. Я умел предчувствовать и был готов действовать.

Глава 25. Нападение и лесная сторожка

Рени

Кто ни о чём не переживал, так это Герда. Безмятежное спокойствие. Бита пришлось достать из клетки и поглаживать. Зверёк мелко дрожал и хрипло подвывал. Выходило как-то жутко. Его скулёж напоминали плач ребёнка.

— Как хорош-то, чертяка! — выдохнула моя дуэнья, и я замерла, вглядываясь в её лицо. Герда сияла. Восторженная, как девочка. Улыбалась от уха до уха, отчего казалась моложе и человечнее. Я привыкла, что она неприступная и вечно суровая, командир в юбке, не умеющий искренне радоваться. А тут поди ж ты… Цветёт, как свежая роза. — Эх, будь мне семнадцать — влюбилась бы безоглядно! Кентавр! Полубог!

Стоп. Это она про Гесса, что ли? Я не могла поверить ни своим глазам, ни ушам. Сварливая и чопорная Герда расточала комплименты. Нет, я знала, что он её любимчик, но чтобы вот так, явно? Не укладывалось в голове. А ещё в груди почему-то потяжелело, словно мне кирпич туда приложили с размаху. Неприятное чувство.

— Не разделяю ваш восторг, миссис Фредкин. Сейчас сосредоточиться нужно, а вы беспечны, как никогда. Неужели вы не понимаете: всё это опасно и неприятно? Я бы несколько лет жизни отдала, чтобы оказаться подальше отсюда. И от этой колымаги — в том числе.

— Расслабься и получай удовольствие. Об остальном другие позаботятся, — я стала подозревать, что моя бывшая домоправительница хлебнула лишку из тайной плоской фляги, которую таскала с собой неизменно и умело маскировала в недрах своего необъятного ридикюля. У меня никогда не было возможности упрекнуть её в неидеальности. Я даже мысли не могла допустить, что она подвержена такому тайному пороку, как глоток-другой алкоголя. Но сейчас, глядя на блестящие глаза и порозовевшие щёчки, усомнилась в адекватности всегда такой правильной женщины.

Мы неслись в ночь. Быстро. Карета скрипела и стонала, как живая. Нас подбрасывало на каждой неровности, отчего через несколько минут такой тряски я всеми фибрами души возненавидела этот дурацкий способ передвижения. Я прикусила язык, больно ударилась локтём и онемевшая пятая точка, несмотря на мягкость сиденья и обилие подушечек, много чего хорошего рассказала бы мне, будь у неё язык.

Карета затормозила так резко, что, не удержавшись, я свалилась лицом в необъятную грудь миссис Фредкин. Та только крякнула, но больше ничего не сказала, отчего я решила, что либо вышибла из неё дух, либо убила. Про умолкшего в руках мерцателя я даже думать боялась. Вот несчастного Бита я точно, наверное, придушила.

Дикое ржание лошадей. Звон стекла — это разбилось окошко кареты. Мгновенная пронзающая боль в лопатке. А дальше — мрак беспамятства. Не знаю, сколько я так провалялась. Может, миг, а может, час. Когда очнулась, было очень тихо.

Я стекла вниз, на пол. Герда не шевелилась. С ужасом посмотрела на странно обмякшего в моих руках кролика. У него уши обвисли, как сдутые воздушные шарики. Он был тёпленьким и жалким. Я вдруг поняла, что плачу. Слёзы катились из глаз горохом — без преувеличения — и падали на шёрстку убиенного мною Бита.

Я подняла глаза. Герда сидела, запрокинув неестественно голову. Не могла оторвать от неё взгляда. Машинально, потуже завязав пояс, спрятала под плащом, мерцателя, а затем нашла руку моей дуэньи и попыталась нащупать пульс. Тщетно. В большой обмякшей дуэнье не чувствовалось биения жизни.

— Герда, — позвала я тихо и погладила женщину по щеке. — Отзовись, а? Ну, пожалуйста! Прошу тебя! Открой глаза, — уговаривала я её, подвывая. Слёзы лились рекой, оставляя мокрые дорожки на щеках. — Скажи, что ты пошутила! А я… буду вести себя благопристойно. Больше не буду сердить тебя — правда-правда!

Я целовала её безвольные руки. Тыкалась слепо, как новорождённый котёнок — в маму кошку. Искала тепла. Слабого дыхания, но тщетно: Герда безмолвствовала.

Дверца кареты распахнулась с таким стуком, будто рядом кто-то выстрелил из ружья. Я вздрогнула. Не вскрикнула только потому, что горло намертво перехватило спазмом.

— Рени! — позвал меня встревоженный голос. Я молчала. Человек, показавшийся в проёме, был не Гесс. — Рени, это я, Орландо.

Знаете, я совсем не радовалась его появлению. Честно. Наоборот, стало ещё тревожнее.

— А где Гесс? — вот первое, что спросила я, как только поняла, что могу говорить.

— Кажется, его убили. Он прикрыл меня собою, — что это? Деланная горечь? Или он действительно сожалеет о случившемся?

Странная тишина. Куда делись люди, что встречали и сопровождали нас?

— Нужно выбираться отсюда, — шептал Орландо. Он почти сливался с кромешной тьмой.

Мне было одиноко и страшно. В груди разливалась вселенская пустота.

На четвереньках я выползла из покосившейся кареты, не позволив Орландо прикоснуться к себе: отталкивала его руками и шипела, как дикая кошка. Я прикрыла покосившуюся дверцу, мысленно поклявшись, что обязательно вернусь сюда.